От выстрела до выстрела
Шрифт:
Не сумев разомкнуться ни после третьего поцелуя, ни после четвёртого, они насилу разнялись через какое-то время, которому потеряли счёт. Столыпин почувствовал, что слишком возбуждён, и это надо прекращать.
— Вера, надо идти обратно, в дом, — прошептал он, — если прислуга решит, что мы тут слишком долго, пойдут слухи…
— Слухи всегда есть и будут.
— И всё же надо идти.
— Там ты не сможешь поцеловать меня и обнять, — заметила Вера.
— Я и не должен был, — опустил он взгляд.
Стянув шаль на груди, она силилась
— Что ж, идём, — без энтузиазма произнесла Воронина и пошагала вверх по лестнице.
Глава XIII
Вторая ночь в гостях стала ещё более бессонной. Петя ворочался, гнал от себя образ Веры. Она была так недалеко — пройти по галерее и подняться в комнату. И что дальше? Возбуждённое первым опытом воображение рисовало недозволительное. Такое, чего об Оле он никогда не смел помыслить. И в то же время, сейчас он понял, что будь неподалёку Ольга — в качестве его жены, разумеется, он бы помчался туда со всех ног, мучимый неудовлетворённостью.
На утро принесли его вещи, но сюртук ещё был влажным, не успел высохнуть, и к завтраку пришлось идти во вчерашнем — с чужого плеча. Воронина, будто в качестве щита, привела с собой дочь, сама, без няни, и усадила на колени кормить. Кого она пыталась защитить присутствием ребёнка? Себя? Или не защитить, а удержать от необдуманных слов и действий.
— Как спалось? — вопрос не прозвучал холодно. Голос совсем не изменился, но Столыпин не смог понять, можно ли продолжать говорить на «ты» или лучше сделать вид, что ничего не было?
— Благодарю, хорошо, — солгал он.
Дальше разговор не пошёл. Петин язык завязался в узел нерешаемым выбором: «ты» или «вы»? Вера, как назло, щебетала с Зоей, не то принципиально не замечая гостя, не то не зная, как и он, о чём можно заговорить. Даже в самой смелой и независимой женщине, оказывается, пробуждается рано или поздно смущение или растерянность.
Наконец, не в состоянии находиться в подвешенности и стыдящей тишине, Столыпин сказал:
— Я, наверное, поищу ещё до обеда, и потом поеду.
Вера Ивановна подняла на него глаза.
— Тебе не хочется тут оставаться?
«Значит, всё-таки, мы на „ты“ по-прежнему» — отметил Петя. Только к добру это или напротив, не предвещает ничего хорошего?
— Мне нравится здесь, но лучше уехать.
— Почему? — Он молчал, и Воронина, ссадив дочь с колен на соседний стул, положила пальцы на стол, по сторонам от тарелки. Пробарабанила ими. — Задержись ещё хотя бы на пару дней. Ты не посмотрел парк…
— Вера, я… я не хочу никого обманывать, — ему тяжело было говорить это ей в глаза, но так было нужно, и он постарался произнести быстро и отчётливо: — Я люблю одну девушку и собираюсь жениться на ней.
Если это и задело её как-то,
— Кто же тебе говорит что-то против этого?
— Моя совесть говорит. Что нельзя любить одну, а целовать другую.
— Редкая у тебя совесть, такую сейчас мало у кого найдёшь.
— Я надеюсь, что ты простишь меня за всё…
— Я не обижалась, чтобы прощать. Что ж — любишь и любишь, это не отменяет моего приглашения. У тебя есть дело — спокойно его заканчивай.
— В том-то и проблема, что спокойно я не могу, — Петя боялся, что взгляд сделался излишне пылким, он не узнал свой чуть севший голос, — ты… очень красивая, Вера, и умная, и интересная, но мне нужно уехать, чтобы не разочаровать тебя. И себя самого не разочаровать.
— Чем же ты меня разочаруешь?
— Тем, что должен жениться на другой, а сам…
— Но я же не прошу тебя жениться на мне! Я вообще больше замуж выходить не желаю, — глядя на него, она медленно покачала головой, — если ты думаешь, что я бы потребовала от тебя чего-то и стала строить планы, то нет, мне этого не нужно.
— Тогда… что же? — догадываясь, Столыпин зачем-то спросил об этом. Но по лицу Веры понял, что произнести ответа она не может. Он покраснел. — Ты не должна думать о таком, распускаться из-за того, что принадлежишь теперь себе и вольна не перед кем не отчитываться.
— По-моему, в постылом браке оставаться большее распутство, чем жить по сердцу без брака.
— Хотя я не совсем согласен с этим, я не осуждаю… Именно тебя. Я понимаю, как ты пришла к этому.
— И всё равно не задержишься?
— Всё равно.
— Силой удержать не могу, — развела Воронина руками. Печально улыбнулась: — Иных отсюда не знаешь, как выпроводить побыстрее, а тебя никакими посулами не приманить! Столыпин, ты напоминаешь мне Дон Кихота.
— Сочту за комплимент.
Они закончили завтрак на мирной, дружеской ноте. И всё же, уходя на чердак, Петя укорял себя за то, что невольно пробудил какие-то чаяния в Вороновой, и желания — в себе. Но жалел ли он о приезде сюда? Нет. Жизнь как будто бы совершила круг и, начав своё детство здесь, в Середниково, Пётр и ставил на нём точку тут — получил первый поцелуй, впервые соприкоснулся с девушкой и переборол юношескую нерешительность. Нахождение в усадьбе подводило черту — больше никакого мальчишества, а только мужество.
После обеда он облачился в свой сюртук и сразу же вложил во внутренний карман обратно письмо Ольги, что носил беспрестанно, как талисман. И не удивительно ли, что стоило расстаться с ним на один вечер, как тотчас последовало то романтическое приключение у пруда с Верой Ивановной? Больше он с ним не расстанется.
В дверь постучали.
— Да-да? Войдите.
Это была хозяйка усадьбы. Впервые с момента знакомства Петя видел её рассеянно-смущённой.
— Собрался?
— Да. Особенно и нечего было собирать.