От выстрела до выстрела
Шрифт:
— Тот… действительно поднимал на вас руку?
— Думаю, что мог бы, дай я повод. Но я не давала, — допив вино, Вера Ивановна покрутила бокал за ножку, — вам это правда интересно?
— Меня это не оставляет равнодушным, я до глубины души возмущаюсь, слыша подобные истории.
— Тогда подлейте мне ещё немного. Спасибо, — сделав глоток, хозяйка уставилась в никуда, в стену, чтобы проще было делиться пережитым, — Владимир закрывал меня дома, чтобы я не вышла никуда. Мы тогда в Москве жили. Ему всё мерещилось, что влюблюсь в кого-нибудь и уйду от него. Ревнив был страшно, но скорее к моим деньгам. Не разрешал посещать театров, ресторанов, магазинов. Слово «траты»
— Отвратительно, — только и произнёс Столыпин.
— К счастью, это в прошлом. И теперь всё, что я получаю от моих заведений, земель и капиталов, я могу тратить по своему желанию. Могу ходить на концерты, выставки, ярмарки, путешествовать! Покупать картины и игрушки. Вам стало яснее, почему мне одной легче?
— Не все мужчины одинаковы, хотя я понимаю, что обжегшись на молоке — на воду дуют.
— Мужчинам не оценить в полной мере, что такое свобода, потому что вы всегда свободны, — Вера Ивановна сопроводила уточнение смешком: — После отмены крепостного права так точно все мужчины. А женщины… мы редко бываем полностью свободны, и если удаётся заполучить её — свободу, то ни на что её не променяешь, дороже неё нет ничего.
Петя задумался об этом. Вспомнил петербургских барышень, тех же «бестыжевок». Он тогда был уверен, что свободные от всего девушки развратны и неприглядны, но вот перед ним сидела молодая женщина, обретшая свободу, и ей это шло, она была обрамлена этой свободой, как золотой оправой. Стало быть, главное уметь пользоваться чем бы то ни было. Как власть может сделать добродетелем или тираном, так и свобода может сделать падшим или возвышенным.
— Удивительно, — прервала ход мыслей Воронина, — вы, Пётр Аркадьевич, первый человек, с которым я делюсь всем этим, которому рассказываю.
Что он мог на это ответить? Он не знал, почему так, но был рад, что с ним поделились, что Вера Ивановна открылась — если это облегчило ей душу.
— У меня ведь друзей нет, в Москве я только по делам, а сюда приезжают… не те, кого хочется впустить. Вы первый за два года, кто приехал без корыстного интереса, просто так — не ко мне даже. Я ни с кем таких бесед не вожу, обо мне никто ничего не знает, как живу, что делаю, чем занимаюсь тут…
— Это вы зря так думаете, — улыбнулся Петя, — извозчик, подвозивший меня, дословно передавал ваши разговоры с неудачно сватавшимися.
Воронина сначала удивилась, а потом, спустя мгновение, захохотала:
— Неужели?! Что он вам поведал?
— Как колко и метко вы даёте от ворот поворот. Ничего обидного.
— Да, иногда я забываю, что прислуга всё видит и слышит, и ей нравится наблюдать за господами, обсуждать их, быть носителями секретов и каких-то интимных тайн, — закусывая, Вера Ивановна допила вторую порцию вина, — а не хотите прогуляться к пруду? Мы повзрослели, и гувернантки не будут запрещать нам этого.
Столыпин посмотрел за окно, где было совсем темно.
— Может быть завтра? Днём.
— Мне завтра нужно быть в Москве, я вернусь поздно — примерно к этому же времени.
— Тогда… если я не уеду ещё, то в другой день.
— Оставайтесь, сколько вам будет нужно, — щедро позволила владелица усадьбы, глаза её при этом засверкали, из карих став немного винными.
— Благодарю вас, — отвёл свои Петя, утыкаясь в тарелку, и постарался доесть быстрее.
Это была первая ночь с прошлого сентября, когда ему понадобилось принуждать себя думать об Оле,
Столыпин понимал, что полюбить Воронину никогда бы не смог, она уже была за гранью того уровня независимости, которым он наделял в фантазиях свою будущую жену. Нет, не ребёнок от другого и не развод обрекал на невозможность чувства к ней, а именно выработавшийся у неё характер, чем-то напоминающий его собственную мать, всё и всегда знавшую в доме лучше других, торопливую и любящую упрекнуть других в медлительности, нерасторопности, ограниченности. А приучать Веру Ивановну обратно к подчинению и покорности — это наносить ей новые раны и бередить старые. И тем не менее, её присутствие вызывало влечение, голова немного шалела и туманилась, и бурлящая кровь взывала к чему-то запретному.
Когда наступило утро, и Пётр по галерее пришёл в главный дом, одетый и приведший себя в порядок, Веры Ивановны уже не было — уехала ни свети ни заря по делам. Что ж, стало быть, ему бежать ни к чему? Можно продолжить спокойно своё занятие, расслабиться. Но завтрак и обед оказались без разговоров с хозяйкой пресными и скучными, дом как будто совершенно опустел, и даже доносившееся со двора взвизгивание Зои, гулявшей с няней, не развеивало померкнувшую атмосферу осиротелых комнат.
Сосредоточившись на папках с бумагами неясного характера, Столыпин попросил принести ему побольше керосина для ламп, и засел за продолжение поисков. Всё важное или сколько-нибудь имеющее значение отец забрал пятнадцать лет назад, осталась шелуха — расписки с истёкшим сроком давности, выкупленные закладные, чеки из магазина дамского платья, счета за шляпки, сюртуки, ботинки. Нашлись детские рисунки братьев — сущие каракули. Пётр любил рисовать до сих пор и, хотя делал это редко, если уж брался, то увлечённо и кропотливо выводил неплохие пейзажи и зарисовки.
Но вот, наконец, на одной из полок он обнаружил томик с рассказами Вальтера Скотта, а в нём — собственноручные пометки Лермонтова! Тот обожал историю Шотландии и всё, что с нею связано, считая себя кровно выходцем оттуда, ведь основатель рода Лермoнтов был шотландец. Успех Столыпина, однако, этим ограничился и до тех пор, пока он не услышал под окном чердака подъехавший экипаж, он больше ничего не обнаружил.
Отряхиваясь от пыли, Петя спустился вниз в тот момент, когда Вера Ивановна выслушивала отчёт прислуги, что Зоя уже уложена, и отдавала в ответ распоряжение подавать ужин.
— С возвращением, — произнёс Столыпин, дождавшись, когда все договорят. Воронина обернулась к нему.
— Благодарю. Как прошёл ваш день?
— Плодотворно.
— Нашли что-то?
Петя поднял руку с книгой:
— Издание, которому почти шестьдесят лет! С автографами.
— О, невероятно! Поздравляю! — искренне порадовалась девушка.
— Вы уверены, что разрешите мне это забрать?
— Это ваше, принадлежащее вашей семье, я не имею права препятствовать, — перехватывая дорожную сумку из руки в руку, Вера Ивановна сняла перчатки, — мне нужно переодеться с дороги, разрешите вас покинуть ненадолго.