Отчий дом
Шрифт:
Он отвез Наденьку и дочку к матери и в тот же день выехал из Нижнего Новгорода в столицу.
Лето в Петербурге — благословенная пора. Дремлет широкая, словно из чистого серебра отлитая, Нева, задумчиво и гордо глядятся в нее дворцы, красиво выгнувшись, будто птицы в полете, висят над нею мосты в чугунных кружевах перил, грозно высится Нептун на ростральной колонне, и на воде лежит его тень с длинным трезубцем. Отливает золотом Исаакий, темнеет громада Казанского собора, утопает в буйной
По Невскому проспекту плывет шумливый, расцвеченный яркими платьями и шляпами дам, погонами генералов и офицеров, цилиндрами и кафтанами извозчиков, котелками, шляпами и кепи штатских мужчин, многоликий людской поток. Куда стремится он? Кажется, что все только тем и заняты, что отмеривают шаги от Адмиралтейства до памятника Александру Третьему и обратно.
Петр Николаевич влился в рокочущий поток, думая о своем. В Военном министерстве он ничего не добился. Лощеные штабные офицеры, к которым он приходил на прием, встречали его с пренебрежительной холодностью. «Вы проситесь в военную авиацию? Это невозможно, поручик. В военном ведомстве очень мало аэропланов, а летчиков, прошедших обучение во Франции, более чем достаточно».
Полковник Найденов — Петр Николаевич почему-то запомнил только его фамилию — посоветовал ему поехать во Францию.
— Из Парижа легче попасть в нашу военную авиацию, чем из Петербурга? — спросил Петр Николаевич, сузив глаза.
— Разумеется, поручик, — выпалил Найденов и вдруг понял подтекст вопроса, побелел от злости.
— Поручик!.. Вы забываетесь! — крикнул полковник, словно ужаленный. Потом, немного успокоившись, откинул назад голову с вьющимися, аккуратно уложенными волосами и показал рукой на дверь:
— Честь имею!
Петр Николаевич молча вышел, задыхаясь от обиды и ярости. «И этот напомаженный петербургский шаркун возглавляет русскую авиацию!..»
Он вспомнил, что на столе у Найденова лежала фуражка с большими овальными очками летчика над козырьком — мода, недавно введенная военными авиаторами. «Ну, конечно, летчики пользуются громкой славой бесстрашных, презирающих смерть удальцов. Как тут полковнику Найденову не примазаться к этой славе, благо он приставлен великим князем Александром Михайловичем к авиационному ведомству».
Петр Николаевич остановился на лестнице, осененный новой мыслью: «А не обратиться ли к великому князю?..» — но тут же отчетливо понял, что эта мысль бесплодна: без рекомендации его к великому князю не пустят, а если написать, письмо попадет к тому же Найденову.
— Куда ни кинь — всюду клин! — в сердцах бросив Петр Николаевич и вдруг увидал в вестибюле ярко разукрашенную афишу:
«Завтра, двадцать седьмого июня, в 10 часов утра, Русский морской союз и Всероссийский аэроклуб устраивают публичные полеты с участием знаменитого авиатора Н. Е. Попова. Полеты состоятся над Корпусным аэродромом. С Высочайшего соизволения
Петр Николаевич вновь и вновь вглядывался в афишу. «Приду непременно, — подумал он, — если удастся, хоть подержусь за „всамделишный“ аэроплан и погляжу на живого летчика».
Эти мысли и занимали Петра Николаевича, когда он шел по многолюдному Невскому проспекту. В Петербурге жило только два близких ему человека — отставной поручик Сергей Федорович и Лена. Он свернул на Литейный, сел на трамвай и поехал на Гороховую.
Сергей Федорович долго ворочал его во все стороны, хлопал по плечу и приговаривал:
— Гляди, каких молодцов рождает русская земля! Юнкером-то ты выглядел, не в обиду будь сказано, замухрышкой, а теперь — богатырь, право, богатырь!
— Ну уж, богатырь, — смущенно улыбнулся Петр Николаевич. — А где Лена?
Сергей Федорович вытаращил глаза с желтыми белками:
— Стой, ты разве ничего не знаешь?
— Откуда мне знать, когда я не виделся с вами уже более четырех лет. Где она?
— Недавно, не спросясь меня, укатила, представь себе, прямехонько в объятия к Даниле Георгиевичу.
— К Данилке?! — радостно-изумленно воскликнул Петр Николаевич. — На Дальний Восток?
— Да, голубчик. Ближе дружка не нашла.
— Молодец! — похвалил Петр Николаевич.
— Это кто молодец-то? — спросил Сергей Федорович грустно.
— Да Лена!.. Я ведь тоже ради дружка на Дальний Восток махнул. Грибоедов говорил, что «влюбленные часов не наблюдают», а я добавлю: «и верст не считают!» И это прекрасно, Сергей Федорович, прекрасно!
— Стой, голубчик, а отцу-то каково?.. Один ковыляю по квартире, оди-ин!
Голову Сергея Федоровича совсем выбелило сединой, лицо испещрилось морщинами.
— Лена и Данила вас не оставят. Не таковские! Плохо только, что Данилка мне не написал.
— Знаю, что не таковские! — засмеялся Сергей Федорович, ему понравилось это слово «не таковские». — Одному скучища адская! — И вдруг, вспомнив что-то, весь изменился в лице. — Господи! Проболтался язык окаянный! Петр Николаевич, милый… Я знаю твою душу. Не говори никому, куда Лена уехала! Ищут ее… понимаешь, ищут. А я обещал ей никому… Грех-то ведь не в уста, а из уст.
— Понимаю, Сергей Федорович. Не беспокойтесь. Я никому не скажу.
— Я гляжу, ты не больно весел-то… — заметил Сергей Федорович. — Садись, голубчик, отпей чайку.
Петр Николаевич сел к столу.
— Приехал я, Сергей Федорович, чтобы поступить в авиационную школу. Летать хочу я!
— Ну? — изумленно поднял брови Сергей Федорович. — И не боишься? Авиаторы, сказывают, живут красиво, но недолго. Как бабочки. День летают, на цветах качаются, а ночь пришла — тут и смерть.