Отечество без отцов
Шрифт:
— Тебе не следовало бы так сильно углубляться в ту старую историю, сегодняшнее время важнее.
Нечто похожее говорит также и Вегенер. Он называет это смотреть вперед: «Когда у тебя пятеро детей и пятнадцать внуков, то нет времени задумываться о своем отце». Но у меня лишь только этот парень, а переступят ли внуки порог моего дома, это еще вилами на воде написано.
Рядом с названием населенного пункта «Старый Оскол» я рисую крест. Он мог бы теперь задуматься о том, что там похоронен его дед, но мой сын пьет пиво.
— Что это за странная коллекция? —
— Это объявления в память о погибших во Второй мировой войне, — объясняю я.
— Но ведь они помещены в наше время, — говорит Ральф и зачитывает мне даты: 31 января 2003 года, 30 апреля 2003 года, 3 мая 2003 года… Спустя 60 лет люди все еще вспоминают о своих погибших родственниках.
— Тебе кажется странным то, что кто-то помещает объявление в газете о своем отце, погибшем на войне?
— В какой-то степени, да, — говорит мой мальчик. — Зачем они это делают?
Не знаю, должна ли я ему это объяснять. Эти люди полагают, что мертвых обманули дважды. Вначале те, кто послал их на войну, затем другие, которые забыли про них после войны.
Но я не говорю этого моему мальчику. Он также не проявляет к этому особого интереса, он вновь водит пальцем по карте России, пока не утыкается в Харьков.
— Там тоже была кровавая бойня, — говорю я и рисую овал вокруг города, там была битва в окружении.
— Твой дед с первого дня войны с Россией вел дневник, — говорю я. — Если тебя это интересует, то ты можешь почитать его.
Нет, его это не интересует.
— Для чего ты все это делаешь? — спрашивает он вдруг. Иначе говоря, следует это понимать так: если тебе скучно на пенсии, то найди себе занятие более разумное, чем эта проклятая война.
— Потому, что это мой отец, — говорю я. — Кто-то же должен позаботиться о нем.
— В школе мы проходили Вольфганга Борхерта, [47] — вдруг вспоминает он.
47
Немецкий поэт и драматург, участник войны, антифашист.
— И тебе не жаль было бедного Бекманна? [48]
На это он не находит, что ответить, и молчит.
Тем первым, которые вернулись с войны и об этом написали, еще верили, в частности Вольфгангу Борхерту и Генриху Бёллю. Но затем миллионы солдат ушли в безвестность, целая армия в серых шинелях была объявлена бандой разбойников, с которой никто не хотел иметь ничего общего.
Я начинаю волноваться, и он замечает это. Я рассказываю о демонстрациях, которые организовывались, когда он был еще совсем маленьким мальчиком. Тысячи людей проходили в колоннах по городу и несли плакаты с надписью «Солдаты — убийцы». Мой отец был убийцей? Мой сын тоже убийца? Я не могу так просто уйти от этой темы.
48
Один
— Вам уже приходилось стрелять в людей в Косово? — спрашиваю я его.
— Только для острастки в воздух, — говорит он.
— Но ведь могло так статься, что вам пришлось бы стрелять. Тогда вас бы тоже встретили плакатами «Солдаты — убийцы».
Ральф видит это по-другому. Он частичка армии в защиту мира, которая старается приносить только пользу в отличие от вермахта, где был его дед.
— Мы там находимся для того, чтобы людям в Косово стало так же хорошо, как и тем, кто живет в Западной Европе. — Так говорит он и идет на кухню, чтобы принести еды. Он оставляет меня наедине с моими плакатами.
— Что в том плохого, когда человек интересуется судьбой своего отца? — задумываюсь я. — Как им удалось добиться того, что мы отвыкли думать об этом?
Держа в руке бутерброд с сыром, Ральф возвращается в комнату.
— Ты больше занята мыслями о моем деде, чем о моем отце, — говорит он.
Мне становится вдруг страшно. Ведь он, действительно, прав, мой мальчик. О своем умершем муже я едва ли вдумываюсь, а мой отец становится мне с каждым днем все ближе.
— Твой отец перевернулся бы в гробу, узнав, что ты пошел в бундесвер, — говорю я. — И притом ты сделал это добровольно, отправившись на военную службу за границу!
— Немецкие солдаты достаточно долго побыли за границей, — сказал бы твой отец.
— Был ли он пацифистом? — хочет знать Ральф.
Когда в пятидесятые годы была введена воинская повинность, то он хотел уехать из Германии, но вынужден был констатировать, что все страны, куда он собирался выехать, также имели солдат. Тогда он предпочел остаться.
— Ты никогда не говорила с ним о моем деде? — спрашивает мой мальчик.
— Фашистский вермахт был для него исчадием ада, он тотчас же выбежал бы из комнаты, если бы я начала говорить на эту тему. Твой отец, впрочем, тоже шагал по улицам с плакатом о солдатах-убийцах.
Ральф подходит ко мне совсем близко и осторожно берет меня за руку. Ему кажется, что он нашел объяснение, почему меня так притягивает эта тема.
— Многие годы ты не могла заниматься судьбой своего отца, потому что так хотел твой муж, — говорит он. — А теперь ты одна и наверстываешь упущенное.
— Надо найти время и вновь сходить на лесное кладбище, — приходит мне в голову. Уход за могилой осуществляет кладбищенский персонал, и за это он получает сполна. На могильной плите написано:
Эберхард Ланге,
родился 5 сентября 1934 года, умер 17 сентября 1993 года
Могила поддерживается в хорошем состоянии. На плите нет надписи «Рак легкого», нет там и изречения из библии.
— Продолжай заниматься этим, мама, — говорит Ральф. — Кто-то же должен заботиться о нем.