Откатчики. Роман о «крысах»
Шрифт:
– Ты куда это собираешься?
– Я ухожу.
– Как… Что значит – уходишь? Куда уходишь?
Она ответила очень спокойно, подчеркнуто спокойно:
– Это неважно. Неважно, куда я ухожу. Важно, что я от тебя ухожу. Навсегда. Я выходила замуж за честного и порядочного человека, а оказалось, что все это время я жила с негодяем, который обманывал меня. Я так дальше жить не намерена.
Гера хотел было попытаться силой удержать ее, но почувствовал, что этим он ничего не добьется. Озлобившись, он выпалил:
– Ну и уебывай отсюда! Живи в своем придуманном наивном мирке! В жалком мирке придуманных тобой же законов! Мне пальцем пошевелить, и я себе такую бабу найду, что все ахнут! Пошла вон, сука!
После этих слов, не родившихся в
Она, собиравшая какие-то свои вещи, после его последних слов выронила все из рук, постояла несколько секунд, словно оглушенная взрывом. Потом очень быстро подняла с пола сумочку, достала оттуда ключи от Гериной квартиры, кинула их на пол и выбежала в коридор. Гера, услышав, как хлопнула дверь, в изнеможении опустился на диван и закрыл глаза…
Мир вокруг него расползался, как туман под лучами утреннего солнца. Все, во что он верил, все, что любил, все, к чему стремился, превращалось в бесплотный воздух, бесцветный газ без запаха. Он шел, как ему казалось, вперед и на пути своем не оставлял ничего целого. Сплошные руины из разрушенных человеческих отношений. Все, кто хоть немного знал Геру, хмурились лишь от одного воспоминания о нем. Но были и такие, чьи кулаки при одном лишь упоминании его имени сжимались, глаза наливались кровью, а с губ слетала страшная брань. Эти посулы не были лишь пустым звуком. Это была реакция бессилия, злобного, яростного бессилия на то, что Геру невозможно было достать. Все его враги прекрасно знали, где он живет, какой дорогой ездит на работу, куда летает отдыхать, но понимали, что человек, работающий в «Юксоне», непотопляем, покуда непотопляем сам «Юксон». Гранитная башня была его крепостью. Крепостью, взять которую было не по силам тем, кто жаждал разбить о гроб Геры бутылку шампанского и с тем спустить его на тросах в небытие. Но вот нашлась единственная сила, способная разрушить, разбить, разметать даже такую гранитную твердыню, как «Юксон». Имя этой силе – сила Земли. Это она стерла когда-то в порошок грязные полчища татаро-монгол, серые шинельные реки под предводительством одного неуравновешенного немца, братков с широкими складчатыми затылками зарыла в себя поглубже, запретив им выходить из себя до срока. Сила Земли знает, куда ей надо течь, и, не огибая преград, смывает их. Так была смыта и гранитная башня, и еще только фундамент ее стал терять первую прочность, как в своем маленьком стеклянном кабинетике-аквариуме человечек с бесцветными глазами, которому на всю жизнь было суждено запомнить вкус того самого кляпа в виде красного резинового шарика, начал тихонько подвывать, предвкушая, как его пальцы выдерут Герин кадык.
Эрих Гадва
Дядя Петя позвонил под утро, и, судя по измученному голосу, спать он так и не ложился. Не спал и Гера, глядя в потолок и вспоминая Настю. Он схватил телефон в надежде, что это Настя, но Рогачев, не дав ему опомниться, сразу взялся за дело:
– Спишь? Просыпайся. Есть дело.
– Да какой тут сон. Настя ушла.
– Вот как? Ну ничего. Вернется. Никуда не денется. Все еще можно исправить.
– Каким образом?
– Впереди суд. На судей необходимо найти выход. У нас для этих целей есть деньги. Тридцать миллионов долларов. Есть адвокат. Самый лучший в этой стране. Эрих Гадва. Если попытаться через него выйти на судей, то, думаю, нам будет рановато тушить свет и сливать воду.
– Черт возьми, Петр, не частите так, у меня голова идет кругом. Значит, судьи… А откуда вы знаете, кто именно будет судить Бориса?
– Гера, не тупи. До суда еще минимум полгода, а когда только готовился Борин арест, имена судей из Мосгорсуда были заранее известны. Когда арестовывают такого человека, как Хроновский, то готовятся ко всему серьезно и основательно.
– Так. Понятно. Такой «бизнес-план» составлен на всех?
– Практически. Можешь пока что дышать
– Да. Я в деле. У меня нет другого выхода. Я хотел улететь сам и взять Настю с собой, а она…
– Не ной, – прервал его Рогачев, – выгорит дело, я вас лично помирю. А улетать тебе сейчас рановато, да и небезопасно. Ты же наверняка не пустой улететь решил?
– А пустым там делать нечего, Петр. Вы это не хуже меня знаете.
– А окно у тебя на границе есть?
– Какое еще окно? Что за детективный лексикон?
– Такое. Человек нужен, который закроет глаза на твою ношу. Мне же про твои чемоданы известно, ха-ха-ха!
Гера страшно захотел чем-нибудь промочить мгновенно высохшее горло и пошел на кухню в поисках глотка воды.
– Откуда вы знаете?
– Да ладно тебе. Ты что, маленький, что ли? Орлов всегда работал лучше, чем любой Скотленд-Ярд.
– Значит, помимо вас, еще кто-то знает?
– А ты веришь в банковскую тайну? Ты вообще во что-то такое веришь? Наивный ты, Гера, все еще. Когда держишь деньги где-то дальше собственного кармана, то о них становится известно не только тебе. Причем, чем больше денег, тем большему количеству посторонних о них становится известно. Журналишко даже есть с известным тебе названием. Любят в нем чужие деньги считать.
– Понятно.
– Ладно, а то хоть и спутниковый телефон, тоже «ушастым» может оказаться. Дома тебе больше делать нечего. Перебирайся жить в «кукушку».
– Куда? В дурдом, что ли?
– Нет. В дурдом – это чересчур радикально. «Кукушка» – это квартира такая тихая в центре, на «Китай-городе». Там все есть: Интернет, связь любая, спутниковое телевидение, бар. В шкафу, в прихожей, в коробке из-под обуви найдешь новые документы. Там же парик, очки. Станешь новым человеком за минуту. И завтра прямо с утра поедешь к Гадве. За тобой будут приглядывать ребята, пара человек из службы Орлова. Машинка будет неброская, но скоростная. Эрих тебе расскажет, как надо действовать с судьями.
– А деньги-то где?
– Будут деньги. Всему свое время. До связи.
– Ага. Пока, Петр.
Гера потушил свет во всей квартире. Достал маленький фонарик и с его помощью собрал в пластиковый пакет все самое необходимое. Отключил все электроприборы, заботливо перекрыл воду в трубах. Вернулся в гостиную, сел на диван, на то самое место, где совсем недавно сидела Настя. Почувствовал, что больше не может сдерживаться, и, зажав рот рукой, словно стесняясь сам себя, заплакал. Слезы, противные, соленые, давным-давно не появлявшиеся и от этого набравшие соли еще больше, лились из его глаз фонтанами, как у клоуна в цирке. Он пошарил вокруг, намереваясь найти что-то, чем можно вытереть глаза. Пальцы наткнулись на какую-то коробочку. Он поднес ее к самому носу, осветил фонариком. Это была упаковка витаминов для беременных. Несколько секунд он ошалело смотрел на нее, соображая, откуда на диване взялась эта упаковка, и когда до него наконец дошло, то его захлестнуло такое горе, что он в отчаянном бессилии сполз на пол, попав всем телом в квадрат света, оставляемый на полу светящей сквозь окно равнодушной полной луной. Настя беременна. Возможно, что именно сегодня она хотела показать ему эту самую упаковку и милым, нежным, теплым голосом спросить:
– А не угадаешь ли ты, почему это я стала вдруг принимать вот эти самые витамины, а?
Гера принялся биться об пол головой. Персидский ковер смягчал удары, но пол гудел, как набат. Он монотонно прикладывался лбом к полу и сквозь душащие его слезы пытался что-то сказать нормальным голосом, но выходило больше похоже на крысиный писк:
– Сволочь! Какая же я сволочь! Ведь она хотела мне это сказать! Я по глазам видел, что хотела! А я с ней так… О-о-о-о!
Но все когда-нибудь кончается. И слезы даны нам для нового начала. И они иссякают, и после них ничего не остается, кроме пустоты. Гера сел на полу, подул, выпятив нижнюю губу, поочередно на каждый глаз и вдруг окрепшим голосом сказал сам себе: