Открытая дверь
Шрифт:
Красавицу Сафу похоронили, а Давлят-ханым какой была, такой и осталась, будто ничего и не произошло. Можно подумать, что она не мать Сафы. Впрочем, она, как и подобает матери, погоревала и даже всплакнула после смерти дочери. Но закралось ли в ее душу хоть минутное сомнение? Почувствовала ли она свою вину? Ничего подобного! Никто даже не подумал в чем-либо ее осуждать. Давлят-ханым ходит с высоко поднятой головой и даже чувствует себя героиней. До чего же люди слепы! Почему они все на ее стороне? Неужели они не видят то, что увидела она, Лейла? Ведь это же Давлят-ханым сама убила
Лейла принялась ходить по комнате.
А может, она неправа? Может, поспешила вынести приговор Давлят-ханым? Главное ведь, чтобы все было по закону. Кто не нарушает принятых правил, тот не ошибается… Так, кажется, говорила мать… Да, да… Тот никогда не ошибается.
Лейла даже остановилась посреди комнаты, пораженная внезапно сделанным открытием.
— Не ошибается… Никогда не ошибается… И всегда уверен в себе, — повторила она вслух несколько раз.
Открытие, которое далось Лейле с таким трудом, для ее матери было простой истиной, ясной, как дважды два четыре: «Не нарушай правил — и не будешь ошибаться!» Конечно! Совершенно верно! Как в любой игре. Нужно знать правила, и всегда будешь спокойной и уверенной. Давлят-ханым толкнула свою дочь на самоубийство. Но сделала это по правилам, и все относятся к ней с уважением, как к искусному игроку… И после всего происшедшего Давлят-ханым живет со спокойной совестью. Или, может быть, у нее нет совести? В конце концов никого не касается, что чувствует человек. Лейла вспомнила, как однажды она попросила мать купить ей белье. Мать сказала поучительным тоном:
— Никто твоего белья не увидит. Важно, чтобы внешне ты выглядела всегда красиво!..
Да, главное, наверно, не то, что внутри. Главное — какой видят тебя люди.
В комнату влетел Махмуд, он с трудом переводил дыхание.
— Ты тут валяешься, а весь город бурлит!
— А чего он бурлит? — с улыбкой спросила Лейла, хорошо зная способность брата всегда преувеличивать.
— Как чего? Правительство аннулировало договор тридцать шестого года!
Лейла вскочила с кровати:
— Что? Не может быть!
— А ты включи радио. Сама услышишь.
Лейла направилась к двери. Потом вернулась, ее так и подмывало обнять и расцеловать брата в обе щеки. Но неуклюже переступив с ноги на ногу, она лишь смущенно улыбнулась ему и поспешила в гостиную к радиоприемнику.
Глава 3
В школу Лейла пришла уже после звонка. Опять ее будут отчитывать. Лейла с кислой миной вошла во двор и, удивленная, остановилась. Сбившись кучками, девочки оживленно что-то обсуждали. Лейла подошла к одной группе, к другой, потом к третьей. Заниматься никто и не собирался. Даже первоклассницы расшумелись так, что не успокоишь.
— А чем мы хуже мальчиков?
— Пойдемте и мы на улицу!
— Разве мы не имеем права?
Общее возбуждение передалось и Лейле. Она ощутила знакомую нервную дрожь в предчувствии чего-то необычного.
Зазвенел звонок. Учительницы захлопали в ладоши, приглашая учениц
Лейла подошла к своим.
— Эй, Лейла! — сразу набросилась на нее Адиля. — Поди полюбуйся на свою родственницу. Только она одна не хочет идти со всеми.
— Куда идти? — удивилась Лейла.
— Куда, куда — на демонстрацию!
— А разве вы идете на демонстрацию?
— Что за вопрос? Весь народ вышел на улицу. Чем мы хуже других? Все классы идут на демонстрацию.
На крыльцо вышла директриса. Шум сразу стих. Лишь звонок, на который никто не обращал внимания, все еще продолжал надрываться. Девочки плотной стеной окружили директрису. Послышались возгласы:
— Долой колониализм! Мы тоже требуем оружия! Смерть колонизаторам!..
Директриса старалась успокоить учениц. Девушки не должны заниматься политикой. Их призвание — материнство. Место женщины — дома. А политика и борьба — удел мужчин.
Наступило неловкое молчание. Но тут вперед протиснулась девушка — высокая, тоненькая, с коротко подстриженными волосами и удивительно черными, горящими глазами. Она поднялась на крыльцо и звонким голосом произнесла:
— Вы, госпожа директриса, говорите, что политика — дело мужское, а женщины должны сидеть дома. Но я хочу спросить, почему же англичане, расстреливая в девятнадцатом году египтян, не делали различия между мужчинами и женщинами? Почему, лишая свободы и грабя нас, они тоже не делают различия между мужчинами и женщинами?
— Правильно! Верно! — нестройно закричали девушки.
— Долой колониализм!
— Даешь оружие!
Девочки кричали, обнимались друг с другом, целовались. На директрису больше никто не обращал внимания.
— Хорошо сказала, молодец! — обернулась Лейла к Сане.
— Да, молодец девушка! А у тебя хватило бы смелости так сказать?
Лейла улыбнулась, представив себя на минуту в роли трибуна.
— Ну, что ты! Я бы так не смогла. А как ее зовут?
— Кажется, Самия Заки.
Девушки гурьбой двинулись к воротам, впереди мелькала черная головка верховода Самии Заки. Самия, а за ней и другие девочки принялись изо всех сил стучать. Бесполезно — ворота не открывались. Сбившись в кучу, девочки шумели, что-то предлагали, перебивали друг друга. Вдруг все сразу затихли. С улицы донесся какой-то шум. Он становился все явственнее. Уже можно было различить отдельные голоса.
Одна девочка вскарабкалась на ворота и радостно крикнула:
— Это идут мальчики из соседней школы Хедива Исмаила!
Девочки опять стали колотить кулаками по воротам, выкрикивая:
— Долой колониализм!
— Смерть лакеям империализма!
— Даешь оружие!
С другой стороны ворот им вторили мальчики:
— Долой колониализм!
— Смерть предателям!
— Да здравствует Египет!
Перекличка сопровождалась ударами кулаков в ворота. Какой-то мальчик, взобравшись на высокую стену, кричал девочкам:
— Отойдите от ворот! Еще немного! Еще!
Девочки, не совсем понимая замысел объявившегося командира, неохотно отступили. Мальчики дружно навалились на ворота и начали их раскачивать.