Открытый счет
Шрифт:
— Вы что, не слышите, вам задают вопрос, отвечайте же быстрее. Нет, лучше я сам, — сказал Зубов и схватил рупор.
Второй вопрос, уже другого немца, был о том, всех ли сдавшихся в плен отправляют в Сибирь.
Зубов ответил, что лагеря для военнопленных размещены в разных зонах страны.
Последовала длинная пауза. Зубов напряжённо ждал. И на лице Сергея засветилось внимание и интерес.
— Спрашивают? Смотри-ка! — прошептал он, словно бы немцы там за Одером могли его услышать.
Сейчас
— Рус, скажи! — опять раздался крик, а затем по-немецки новый вопрос: какие льготы получают солдаты, сдавшиеся добровольно?
— Дополнительное питание, — ответил тут же Зубов, — размещение в специальных лагерях, в особо благоприятных климатических условиях, преимущества при выборе работы, при переписке с родными, возвращение на родину ускоренным порядком…
Разговор завязался. Он длился минут двадцать. И немцы не прервали его ни пулемётным огнём, ни артналётом. Может быть, поблизости не оказалось в это время офицеров.
Потом, когда Зубов вместе с Сергеем выбирался по траншее с выступа, он, возбуждённый этой перекличкой через линию фронта и как бы ища у Сергея подтверждения своим мыслям, несколько раз повторил:
— Ведь если солдаты спрашивают об условиях плена, значит, кое у кого боевой дух поколеблен? И наша задача дальше раскачать его правдивой информацией? Как считаете, Сергей?
— Точно, и потом они рискуют. Кто-то донесёт, и поставят к стенке.
— И всё же спрашивают! А! Значит, уже накипело до крайности.
— Мне это понравилось, Александр Петрович. Не то что кричать в пустое небо. Тут живое общение.
— Ещё бы, — сказал Зубов.
Так они, разговаривая, дошли до землянки командира роты, здесь Зубов отпустил Сергея Свиридова, а сам позвонил в разведотдел майору Окуневу.
— Игорь Иванович, где эти почтари, которых я допрашивал ночью? Не отправил ещё?
— Нет, где-то тут у меня.
— Пришли мне одного.
— Зачем? — удивился Окунев. — Ах вы, алхимики, всё из дерьма золото добываете! Ну ладно, подброшу, только верни живым. Фрицы уже заприходованы.
— Если я вернусь живой, то и немец. Будет порядок. Игорь Иванович, спасибо! — крикнул в трубку обрадованный Зубов.
…И вот снова выступ на Одере, и рядом с Зубовым стоит один из пленных почтальонов, тот самый рыжий Ганс Клорен, которому Зубов ночью передал письмо от его матери.
В траншее Зубов сказал немцу:
— Клорен, вот вам рупор, расскажите своим бывшим сослуживцам, как вы попали в плен. Я буду стоять рядом, но я не контролирую ваших мыслей.
— Яволь! — сказал Клорен и вытер пот с лица. Может быть, он боялся, что его привели на передний край для расстрела.
Зубов же хотел
Клорен заговорил. Ему ответили с западного берега, но не вопросами, а упрёками в том, что Клорен говорит под диктовку комиссара с наганом.
Тогда Зубов взял у Клорена рупор, закричал, что он, русский майор, действительно стоит рядом, но вовсе не диктует и не угрожает оружием.
Затем Зубов ответил на несколько вопросов, однако всё закончилось тем, что немцы всё-таки открыли по выступу огонь из миномётов.
Было бы по меньшей степени наивно думать, что такая прямая агитация из траншеи в траншею будет сходить безнаказанной. Не перевелись же на немецкой дамбе офицеры и эсэсовцы. Зубову было не привыкать к такому финалу, немало хороших и храбрых офицеров из седьмого отделения сложили свои головы под огнём нацистов, взбешённых нашей радио- и голосовой пропагандой.
Мины рвались густо, воздух заволокло дымом. Клорен побледнел, и в глазах его отразилось отчаяние. Он, настроившись уже на безопасную жизнь в плену, сейчас мог погибнуть от немецкой мины.
— Пошли! — махнул ему рукой Зубов.
Они начали отход по траншее. Надо было проявить усилие воли, чтобы не побежать сразу и впереди немца.
Но вот Клорен, натянув пилотку поглубже на голову и пригнувшись, понёсся по траншее длинными прыжками, смешно вскидывая худощавый зад, потому что мина рявкнула где-то совсем рядом, а за ним, с минутным душевным облегчением, смог побежать и Зубов, чувствуя своё бурно колотящееся сердце…
…В траншее, неподалёку от переднего края, они натолкнулись на майора Окунева.
— А, приветик! Фрица сохранил? Да вижу, вижу — в целости. О нём спрашивали сверху. А вы здорово запыхались. Даёт прикурить!
Окунев улыбался, однако в тоне его трудно было отыскать сочувствие.
— Мины кидает?
— Густо, — сказал Зубов.
— Невежливо, грубые люди. А сколько всё-таки ожидается к вечеру перебежчиков? Сможем ли всех принять?
Озабоченность, которую пытался изобразить на лице Окунев, больше смахивала на издёвку.
— К чему столько иронии, Игорь Иванович? — спросил Зубов.
— Поражён состоявшимся братанием; правда, только руки не протянуть — Одер разделяет.
— Не братание, а интересная форма пропаганды, немцы спрашивают, мы отвечаем.
— Не верю я немцам, Александр Петрович, фашистам не верю. Если отвечать им, то только огнём! Ну, бывайте, — сказал Окунев с сердитым лицом, затем протиснулся в узкой траншее мимо Зубова и Клорена, плюнул себе под ноги и, не обернувшись, зашагал дальше вдоль берега.