Открытый счет
Шрифт:
Так начал Рыжих. Тон его, хотя и спокойный, не предвещал хорошего продолжения.
— С начала войны.
— А в гражданке ты, кажется, был хорошо знаком с немцами из бывшего Коминтерна?
— Бывал там.
— И книги о них писал?
— Одну, об антифашисте, герое Интернациональной бригады, он погиб в Испании, — сказал Зубов, удивляясь тому, откуда Рыжих знает об этой его, к сожалению, лишь единственной брошюре, которую ему удалось выпустить до войны. — Простите, а в какой это связи?
Рыжих на прямой вопрос не ответил, словно
— Что у тебя там произошло на выступе?
— Кричали немцам призывы, они ответили. Вопросы насчёт условий сдачи в плен. А что?
— Ты на такие разговоры от кого получил санкцию?
— Не получал, товарищ полковник. Первый такой случай, никогда не бывало, чтобы немцы вступали в переговоры. Дисциплина упала.
— У кого?
— Как у кого? — опешил Зубов. — У солдат противника.
— А у тебя — нет? Как сам расцениваешь этот личный контакт, тесное общение с противником?
— Неожиданно получилось, вроде импровизации.
— Вот именно. Эх, Зубов, Зубов, четыре года ты в армии, а не усвоил, что такие вещи, как общение с противником, требуют разрешения вышестоящих политических органов. Горе мне с тобой!
— Как общение? Какое общение? — удивился Зубов.
— Я не говорю, что за ручку здоровались. Но ведь разговаривали.
— Я! — воскликнул Зубов… и запнулся. Он был поражён тем, что Рыжих нашёл для его опыта именно это зловеще прозвучавшее слово. — Общения не было! — Зубов решительно покачал головой.
— Ты погоди. Вот послушай. Есть такой анекдот: что такое обмен мнениями? А это когда к приятелю ты приходишь со своим мнением, а от него уходишь с его мнением… Вот немцы там что-то кричали в рупор, ты отвечал, а слушали многие солдаты в окопах. Ну, а кому какое мнение в голову западёт — это ещё неизвестно?
Рыжих поднял палец, указующе подержал его.
— Не будешь же ты отрицать, Зубов, что идейная закалка не у всех солдат одинаковая? — спросил он. — Не будешь. Вот пример. У нас служат молдаване, пережили немецкую оккупацию. Немцы недавно организовали передачу на молдавском языке, призывали молдаван не стрелять, а когда, мол, немцы появятся в их расположении, вместе уничтожать русских. За это, мол, их отпустят по домам.
— Тут же другое, — возразил Зубов, по голос его дрогнул, потому что на какое-то мгновение ему самому почудилось в словах Рыжих какая-то логика. «Общение» — это слово действовало сейчас на Зубова, как гипноз, тяжёлой ртутью какого-то противного, зародившегося страха оно билось в висках, это было как дурное наваждение, от которого усилием воли надо немедленно освободиться.
— Противник ещё передавал, — продолжал Рыжих в том же горестно-обвинительном тоне, — что поскольку русские находятся сейчас на германской территории, здесь скоро восстанет всё немецкое население, вплоть до организации партизанских отрядов. А у Красной-де Армии польются слёзы… и… так далее.
Рыжих укоризненно смотрел на Зубова, затем перевёл взгляд на Лизу.
— Чем мы ответили?
— Леонид Яковлевич, всё это правильно, но в моём случае… какие же аналогии?
— Не видишь?! — как бы жалея Зубова, покачал головой Рыжих. — А подумал ли, что сегодня ты разговариваешь с противником, завтра этот сынок комдива, который у тебя рупорист, а по вашему примеру и солдаты, когда вас не будет в траншеях. Ночью, скажем. Долго ли сделать рупор. А кто сможет тогда проконтролировать это общение? Вот немцы и прокричат нам ту самую гнусную листовку, о которой я рассказывал.
— Не станут слушать, откроют огонь, — возразил Зубов.
— Возможно. А вдруг кто-нибудь из солдат скажет: вот, мол, майор-политработник разговаривал, а нам почему нельзя послушать?
Зубов промолчал, просто не находил сразу, что ответить на обвинения начальника политотдела.
— Вот и вы, старший лейтенант, — Рыжих повернулся к Лизе, — мне докладывают, входите в слишком тесное запанибратское общение с антифашистом, который у вас там в типографии. Во-первых, он подчинённый, есть дисциплина, а во-вторых, немец. Забываете про определённые рамки.
— Конкретнее, товарищ полковник, — Лиза упрямо мотнула головой, поправив прядь волос, упавшую на лоб.
— Конкретнее, вы мне доложите. Чего вы цацкаетесь с ними, роняете офицерский авторитет.
— Примеры, — попросила Лиза.
— Вот вам и пример. Военнопленный Вендель утащил у какого-то немца из подвала ведро яблок, а когда его поймали с поличным, заявил: «У товарища лейтенанта больной есть желудок!» — с предполагаемым произношением Венделя сказал Рыжих. — У вас действительно больной желудок?
— Нет, — резко ответила Лиза.
Зубов поразился осведомлённости полковника Рыжих даже в таких мелочах. Сам он впервые слышал об этом ведре яблок.
— Как вы это объясняете?
— Что именно?
— Вот этот факт.
— Яблоки? Да, припоминаю, дом был брошенный, всё раскрыто настежь, так мне объяснил Вендель. Вообще-то он ко мне хорошо относится.
— «Хорошо относится». Вот так анализ!
Рыжих сердито отбросил карандаш, поднялся за столом. Сейчас его лицо не казалось Зубову добродушным. Но всё же то, что произнёс он затем сухо и твёрдо, было неожиданно, как удар грома.
— Принято решение укрепить руководство седьмым отделением. Ты, Зубов, пойдёшь в дивизию Свиридова инструктором подива по работе среди войск и населения противника.
Рыжих выдержал паузу, словно бы давая Зубову возможность «переварить» этот первый удар. Потом, должно быть рассчитывая, что смягчает его, добавил:
— Я защищал тебя на Военном Совете, а то бы не видать тебе и дивизии. Работай, покажи, что ты правильно понял критику.
— Сказанное так же относится и к вам, Копылова, — вновь после паузы произнёс Рыжих. — Учтите! И считайте наш разговор равносильным официальному замечанию, которое я вам делаю. Всё, вы свободны.