Открывая новые горизонты. Споры у истоков русского кино. Жизнь и творчество Марка Алданова
Шрифт:
* * *
Значительность мысли, правда жизни, верность лучшим идеалам эпохи, благородные нравственные начала -- вот в чем секрет воздействия последующей эпохи - советского фильма на умы и сердца миллионов. Период раннего русского кино не знал этих качеств.
Молодым мастерам советского кино 20-х годов предстояло совершить настоящий творческий подвиг -- отразить средствами экрана новую действительность, создать монументальный образ народа на переломном этапе развития. Образные средства, накопленные ранним русским кино, для решения такой задачи оказались недостаточными, и Д. Вертов, Л. Кулешов, С. Эйзенштейн, А. Довженко, В. Пудовкин и многие другие начали поиск новых выразительных средств. Особенностью
Дзига Вертов язвительно высмеивал "вакханалию черных орхидей, лиловых негров и экзотических неврастеничек" и, претендуя на афористичность, провозглашал: "Кинодрама -- опиум для народа". Более сдержанный Лев Кулешов повторял: русская "психологическая" драма ложна с самого начала, причем слово "психологическая" в кавычках означало: болезненно-изломанная, полудекадентская.
Молодая советская кинематография явилась в то же время рачительной наследницей иного капитала, доставшегося от эпохи раннего русского кино, - творческих и профессиональных кадров, материально-технической базы, производственного и творческого опыта.
Впрочем, материально-техническая база кинематографии была слабой, а быстро накапливавшийся опыт в киноизданиях фиксировался недостаточно. В наши дни исследователь видит, например, в картине "Кто загубил?" (1916, реж. Н. Туркин) новаторское сочетание в одном кадре наезда и отъезда съемочной камеры, а в картине "Ничтожные" (1916, реж. А. Волков) удачный прием перемещения аппарата вслед за персонажами -- структурный элемент неподвижности по отношению к фигурам в кадре. Журналисты периода раннего русского кино не умели оценить по достоинству таких находок, они предпочитали рассуждать о кинематографе "в целом", стремились к самым широким обобщениям, а частностям уделяли мало внимания. Их деятельность может показаться бесполезной. Но это не так. Отраслевая печать была своего рода "общественной совестью" кинематографической среды. И кто знает, появились бы такие фильмы, как "Царь Иван Васильевич" с Шаляпиным, "Портрет Дориана Грея" Мейерхольда, "Пиковая дама" Протазанова с Мозжухиным, если бы не каждодневные призывы киножурналистов к повышению художественного уровня картин?
Журнал в 20-е годы смог сосредоточиться на творческих проблемах, и для быстро развивавшейся киномысли это было чрезвычайно плодотворно. Сложился новый подтип кинематографического специального журнала -- журнал по вопросам кинопромышленности и кинотехники.
В становлении советской кинопрессы и советского кино приняли активное участие почти все ведущие авторы и сотрудники редакций прежних киноизданий, в том числе В.К. Туркин, М.Н. Алейников, Н.Д. и А.Д. Анощенко, Б.И. Мартов. Даже издатель "Вестника кинематографии" А.А. Ханжонков нашел место среди советских кинематографистов. Процесс приспособления к новой действительности проходил у киножурналистов легче, чем у их коллег из общей печати: в большинстве своем это были люди, широко мыслящие -- именно таких закономерно вовлекало в свою орбиту обращенное к большой аудитории искусство кино.
Б.И. Мартов в 1916 году выступил в "Проекторе" с многозначительным стихотворением в прозе -- в нем своеобразно подведен итог раннему периоду русской кинематографии и намечены для нее новые горизонты:
"Когда человеческий гений создал Кинематограф -- все музы принесли ему свои дары: муза Поэзии одарила его -- немого, способностью безмолвного выявления глубочайших замыслов и переживаний; муза Истории -- дала ему возможность проникать во все века и воссоздавать все эпохи; муза Театра принесла ему в дар тайны своей мимической игры; пластикой и грацией оделила его воздушная муза Балета --- Терпсихора; творчество своих созвучий отдала эму
– - И все остальные музы щедро одарили новорожденного.
Но и злые соперницы муз Пошлость, Торгашество, Цинизм и Бездарность, непрошенные, наградили его своими дарами.
И в то время, как дары муз проявились не сразу,-- злые дары их соперниц мгновенно укрепились подле новорожденного и закружили его в своей дикой пляске... Но уже крепнет и достигает зрелости это дивное дитя человеческого гения. И творческие дары божественных муз восторжествуют и воздвигнут новый храм искусства".
Это предсказание сбылось.
Посвящается моей жене
Материк по имени " Алданов "
1.
В написанном перед началом второй мировой войны М.А. Алдановым романе с выразительным названием "Начало конца" есть такая сцена: два персонажа, гуляя по Версальскому парку, ведут нескончаемый разговор о связи времен. Их диалог остроумен и горек, кажется, в воздухе разлито предчувствие катастрофы, и тем острее люди, особенно немолодые, ощущают свое бессилие перед событиями, становятся склонными к иронии. У Алданова диалог прежде всего игра мысли, он лишь в малой степени служит продвижению действия. Писатель сталкивает своих персонажей с масштабными историческими событиями, им приходится сопоставлять прошлое и настоящее, они вспоминают старые афоризмы. Говорят о завершившем первую мировую войну Версальском мирном договоре, о том, что когда-то в Версале братья Монгольфье впервые подняли в воздух наполненный горячим дымом шар.
"- Себастьян Мерсье, памфлетист XVIII века, написал книжку "2440 год". Автор, видите ли, просыпается в 2440 году в Версале и ничего не узнает: груда развалин, и на них плачет седой нищий: ничего не осталось от лучшего в мире дворца, созданного гением и гордостью одного человека.
– А нищий-то отчего плачет? Ему-то что?
– Ваш вопрос не лишен основательности, но, разумеется, этот нищий - сам Людовик XIV, тоже как-то воскресший в 2440 году.
– Какой ужас!
– Самое замечательное в этой плохой книжке то, что она была написана за несколько лет до Великой революции. Помните, один из идиотов Конвента предлагал повесить на Версальском дворце надпись: "Maison a louer", а другой требовал, чтобы место дворца тиранов было распахано плугом. Плугом! Тогда еще не было аэропланов.
– С вами погуляешь, тотчас становится весело. Сколько времени, однако, вы нам еще даете? Если до 2440 года, то я, пожалуй, согласна.
– Нет, нет, афоризм "после нас хоть потоп" устарел. Мы с вами еще покатаемся по волнам потопа".
Этот отрывок очень характерен для своеобразного стиля Алданова. Великолепный рассказчик, порою взволнованный лирик, чаще язвительный остроумец. Русский язык его необыкновенно богат, напоминает скорее классиков XIX века, чем современных писателей. За скептическую усмешку и изящество отточенного слога его называли также русским Анатолем Франсом. Даже те, кто не относился к его поклонникам, отдавали ему должное. "Алданов очень умен, остер и образован. У него тонкий, гибкий ум, склонный к парадоксам и рассудочному скептицизму", - отмечал в 1925 году критик Марк Слоним (тогда появились только первые его книги) . Через четверть века, в 1950 году для поэта Георгия Иванова являлось аксиомой: "Имя Алданова, бесспорно, самое прославленное из имен русских писателей".