Отлученный (сборник)
Шрифт:
Интонацию для дальнейшего разговора главный, похоже, позаимствовал у Виктора Гюго, а еще точнее - из его «Искусства быть дедушкой».
– Приезжайте, малыш, приезжайте, как только сумеете!
Спартак знал, что в такие минуты его шеф до хруста пластмассы и собственных суставов сжимает телефонный аппарат. В шкафу рядом с его столом стоял специальный ящик - кладбище сломанных телефонов.
– Я так торопился на место происшествия, что оставил в ванной открытый кран и…
– В статью расходов, малыш, все убытки запишите в статью расходов. Вы когданибудь слышали,
Ответить Спартаку так и не пришлось - треск ломающейся пластмассы положил конец разговору.
Репортер повесил трубку и прыгнул в стоявшее у полицейского участка такси.
Глава 3
Они бросили слишком заметный торговый фургончик404 у Орлеанских ворот, на старом внешнем бульваре, и перебрались в заранее оставленный здесь для «пересадки» «фиат».
Теперь у них не было брезентового мешка - он, уже пустой, остался в фургончике, а деньги перекочевали в карманы. Пиджаки и брюки налетчиков распухли от банкнот. Братья Шварц даже расстегнули пояса и засунули деньги между брюками и рубахой. Франсуа Кантэ уложил, сколько мог, в кожаную папку.
«Фиат» смешался с потоком машин и направился в сторону квартала Малакофф. За рулем сидел все тот же водитель. И звали его Франсуа Олэн.
В банде мог быть только один Франсуа, и Олэн уже не реагировал на собственное имя. Он знал, что обращаются всегда не к нему, а к месье Кантэ, и что на первых полосах газет расписывают подвиги лишь одного Франсуа - Франсуа Первого, или, вернее, Франциска Первого.
Тем не менее Олэн отказывался сменить имя. Братья Шварц с их вечной тягой к сокращениям, прозвали парня просто «О!» Олэн принимал это с почтительным смирением, которого братьяубийцы неукоснительно требовали от простого шофера.
Олэн водил машину как никто другой. На Франциска Первого он работал уже пять лет, и много раз лишь его виртуозное мастерство спасало всю компанию в незабываемых, дьявольски напряженных погонях.
Франциск Первый полагал, что Олэн, кроме баранки, больше ни на что не годен. Другие разделяли его мнение. Франсуа откопал «водилу» в мелкой банде марсельских громил, где Олэн тоже подвизался в роли шофера. В марсельскую же банду он попал прямиком из команды гонщиков, разъезжавших по всей Европе и демонстрировавших преимущества новых моделей машин и автомобилей особой конструкции.
Стабильное и неуклонное сокращение заказов вынудило администрацию команды автогонщиков ради привлечения дополнительного интереса к зрелищу имитировать «несчастные случаи» во время гонок. В принципе это могло причинить команде и людям лишь материальный ущерб.
Но в дело вмешался случай. Несчастный случай. И своим героем он выбрал именно Олэна, непреднамеренно, во время гонки убившего своего товарища. Это произошло в Ницце. Когда в гараж явились полицейские, ктото из механиков наболтал лишнего, и Олэн загремел в кутузку.
В конечном счете дело прекратили за отсутствием состава преступления, но лицензию международного гонщика у Франсуа отобрали навсегда.
Из всей этой истории он почерпнул
Выглядел Олэн лет на тридцать пятьсорок. Был он среднего роста. Его непослушные темные волосы не поддавались расческе и слегка курчавились. Надев темные очки он мог смело смотреть на солнце.
Франсуа Олэн родился в Алжире, но в политике ровно ничего не смыслил. Жизненные тяготы оставили на его лице суровый отпечаток. Сам того не замечая, он то и дело резким движением приглаживал шевелюру.
Олэн любил хорошо одеваться. В тот день ослепительную белизну его рубашки оттенял великолепный кашемировый галстук.
В зеркало заднего вида он постоянно наблюдал за происходящими в тылу событиями. В целях проверки правильности возникавших подозрений, ему пришлось два раза неожиданно свернуть налево и один раз - направо, пока он не миновал пустынную и довольно длинную улицу в грязном квартале Малакофф, на рубеже старой границы города.
Порой он пересекал крупную городскую артерию и снова без колебаний принимался петлять по улочкам и переулкам.
Наконец «фиат» вскарабкался на холм и оказался в той части квартала Малакофф, что граничит с Ванвом.
Это не слишком оживленное место казалось почти провинциальным. Дома - в дватри этажа, не больше.
Олэн затормозил у двустворчатых ворот из светлого дерева. Скромное объявление гласило, что предприятие закрыто на переоборудование. На фронтоне красовалась сделанная полукругом вывеска:
«Лефевр и Сын
Трубы. Неоновая реклама»
Слаженно, как сиамские близнецы, братья Шварц вышли из машины, распахнули ворота и снова закрыли их, как только «фиат» въехал на территорию завода.
Купить на вымышленное имя находящееся на грани банкротства мелкое промышленное предприятие было вполне в духе Франциска Первого.
Как правило, там просторно, множество выходов, глухой забор, а возможный выстрел соседи могут вполне принять за грохот, который совершенно естественен для любого связанного с обработкой металла предприятия. Нынешнее прибежище давало банде все эти преимущества.
Мастерские покрывал густой слой пыли. Инструменты и машины застыли в том положении, в каком они находились в последнюю минуту своей работы.
Четверо мужчин миновали несколько залов, где с высоких потолков гроздьями свисали десятки современных кабинетных люстр. Каждая состояла из двухтрех неоновых трубок разной длины, заключенных в прямоугольный отражатель.
Не считая нескольких вывесок, они были последними плодами усилий фирмы «Лефевр и Сын».
Четверка направилась в сплошь застекленный кабинет, куда вела лестница, расположенная справа от входа. Помещение напоминало высокую рубку грузового судна. Раньше здесь работали чертежники. На наклонных столах так и остались приколотые крупными цветными кнопками листы ватмана с набросками нескольких образцов рекламы.