Отпускай
Шрифт:
— Тебе, чтобы любить себя, нужны каблуки. — Тихо сказал Нейт. — Мне, чтобы тебя любить, не нужно ничего. Ни туфель, ни роскошных платьев, ни вычурных причесок. Мне просто нужна ты. Худая или толстая. Голая или одетая. Больная или здоровая. Любая. Получается, я люблю тебя больше, чем ты любишь сама себя? Скажи... теперь ты рада? Ты доказала себе все, что хотела?
Почему-то от этих его слов стискивались зубы. Накатывало раздражение, хотелось злостно пройти мимо и ничего не сказать. Нейт опять не радовался за её успехи. Не смотрел с восхищением, не улыбался.
— Почему хоть раз ты не можешь признать, что был не прав? — Прошептала Эмма, сжав кулаки. — Я смогла. Хотя ты всю жизнь навешивал мне, что не смогу. Что зря трачу время, что буду потом кряхтеть и плакаться.
— Я признал. — Спокойно ответил Штайнер. — Даже тот факт, что забота о тебе нужна больше мне самому. Чтобы быть спокойным, и чтобы видеть твой комфорт рядом со мной. Эмма, ты никогда не была тараканом в моих глазах. Я верю, что ты сможешь, если захочешь. Но если ты упадешь, я буду рядом, чтобы тебя поймать. Мне приятно оттого что ты счастлива на этих каблуках, даже если меня они раздражают. Но все же... посмотри на себя в зеркало, и знай, что любить и уважать себя ты можешь и без них. Увидь себя моими глазами, ты прекрасна сама по себе. А все остальное — просто декорации под настроение. Туфли не должны быть решающим фактором твоего отношения к себе. Они же просто... куски кожи и дерева.
— К чему это все сейчас? — Голос дрогнул. — Чего ты пытаешься добиться своими словами? Звучит как выдержка из статьи по психологии о любви к себе, а я все равно чувствую себя ужасно.
— Ты просто умница. — Тихо добавил Нейт. — Прости, что начал все это. Я рад, что твоя мечта сбылась. О чем... будешь мечтать теперь?
— Ну. — Фастер не ожидала этого вопроса, чуть расслабилась, неловко склонив голову. — Хочу поставить на поток пошив платьев. Отправлю свои эскизы в журнал, быть может, если их что-то заинтересует... сошью ростовую копию для модели под съемки. У меня еще... жилье появилось. — Девушка медленно выдохнула. — Как оказалось, у меня... была мама. И мне досталось её жилье, долгая история. В общем, я хотела там оборудовать швейный зал. Начать... делать мастер-модели съемных кистей куклам и глаза. Мне кажется, очень удобно продавать под платье сразу цвет глаз, позу кистей и парик. Правда, я пока не придумала, откуда заказывать парики оптом на переделку.
— Звучит превосходно. — Штайнер попытался улыбнуться, но получалось не то что бы хорошо.
Взгляд казался обреченным. Он не был за нее рад. Каждое слово о самостоятельности, деле, счастье отдавались внутри глухим отчуждением, словно Нейт стоял с букетом роз под проливным дождем перед закрытой дверью. Фастер игнорировала все, что он ей пытался сказать о чувствах. Строила планы на жизнь без него.
Когда-то он этого хотел.
Но сейчас чувствовал себя кем-то, кто заблудился в лабиринте подземных труб, и никак не мог выйти на свет. Свет, в котором любимая, родная Эмма ждала его дома, встречала с объятьями и говорила, что любит. Его выбор — зайти в этот лабиринт, но шанса что-то изменить ему не дали. Шанса искупить вину, и получить право на человека, которого любил больше самого себя.
За время его блужданий она изменилась. Казалось, печальный отщепенец её больше не интересовал. Стала сильнее. Злее, резче. Цветы наивной, практически детской, неприкаянной любви в ней выгорели дотла в то время, пока он спал с другой женщиной.
Всё. Свадьба навсегда останется у него в голове. Давно напоролся на то, за что боролся.
— Эмма. — Штайнер прикрыл глаза. — Скажи, на твой вкус, я привлекателен? Как мужчина.
— Что? — Она явно не ожидала этого вопроса. Сдвинула брови, но, все же, ответила. — Конечно... конечно да. На любой, наверно, привлекателен. Ты красивый, высокий. Умный. У тебя есть деньги и связи... вряд ли нашлась бы хоть одна девушка, которая, глядя на тебя решила бы что ты средний.
— Очень хорошо. Для меня ты тоже очень привлекательная. Раз мы друг другу симпатичны, может, начнем отношения? — Лицо словно застыло, и на нем не отражалось ни одной эмоции. — Что скажешь?
— Чего? — Фастер раскрыла глаза. — Нейт, ты чего?
— Это значит «нет», я правильно полагаю? А, собственно, почему? Ты не можешь
— Нейт. — Вновь чуть-чуть дрожал голос. — Сотни раз уже говорила, что...
— Я хочу твое сердце назад. — Взгляд становился жутким. — Что мне сделать, чтобы его получить? Чтобы ты снова со мной расслабилась, стала ранимой и нежной, такой, какая ты есть. Без поправки на нужду быть сильной.
— Выломать мне ребра и вытащить. — Фастер прищурилась, однако, отступила на шаг назад и ту же зашаталась. Каблуки плохо держали.
— Это не смешно. Может, твой доктор захочет так сделать, если у него закончится терпение, а вот я — нет. Меня не интересуют органы в банках. — Мужчина сложил руки на груди. — Ты же сама не хочешь меня отпускать. Ты не ушла, когда я вырубился на лестнице, хотя могла бы. Ты не ушла даже на следующий день, и потом. Я не могу тебя оставить, но ты тоже не можешь. Просто не можешь. — Лиловая радужная оболочка чуть блестела во мраке коридора. — Потому что ты любишь меня. Несмотря на все, что было, любишь. Но я сделал тебе очень больно, и эту боль ты не можешь отпустить. А еще ты не можешь отпустить меня. Так и живем. И знаешь… не отпускай. Давай держать друг друга, крепче, всю жизнь. Не отпускай меня. Я не хочу, чтобы меня отпустили.
В коридоре раздавались редкие, короткие всхлипы.
В гостях у Линчевателя
— Я отпустила. — Дрожали губы, глаза мокли от слез. Тело попеременно захватывали раздражение, злость, стыд и обида. — Отпустила!!! Давно!! Психолог доморощенный!!
— Эмма, ты рядом со мной. — Нейт странно улыбнулся. — Перестань врать хотя бы себе. Я никогда не отпущу тебя, потому что этого не хотим мы оба.
Она проглотила ком. Хотела, было, сказать, что он все себе выдумал, что пытается навесить то, чего нет, но слова в горле застревали режущими бритвенными лезвиями. Царапали нёбо, и никак не давали открыть рот. Бедовый, злобный, сейчас даже раздражающий «брат» Нейт — тот, о ком она, временами, думала по ночам. Уже без участия моря, пляжа, и любых других совместных поездок. Эмма просто думала, потому что думалось. Как его голова? Как он себя чувствует, можно ли ему как-то помочь? Может все-таки, как-нибудь, обнять? Чуть-чуть, и сказать после этого, чтобы не переживал. Вот так вот… глупо и размыто. «Не переживай, все нормально, правда» — можно было бы придумать более картонной для сочувствия фразы? В обезличенной, немногословной поддержке Фастер теперь била все рекорды. Но ведь лучше, чем ничего, верно?
Думалось. Было жаль, горько, и чуть скручивало живот от нервов. Именно от нервов, а не от позитивного волнения перед встречей, как раньше. И все равно, даже после всего хотелось сказать ему: «прошу, не казни себя, мне больно на это смотреть». Хотелось, чтоб он улыбался. Хотя бы немного, хотя бы иногда. Бедовый, грустный «старший брат». Самый близкий человек в её короткой, одинокой жизни.
Теперь, почему-то, из-за мыслей ночами накатывал стыд и злость. Он еще смеет думать, что она его любит после всего? Смеет преграждать путь, высказывать, что не отпустит?
Кулаки сжимались сами собой. Фастер его и вправду любила. Очень. И не могла не любить, как ни старалась, потому что он заменил ей семью. Но любовь как к семье, и как к мужчине — разные вещи. Ей казалось, она больше не любила его как мужчину. Предатель… как-то не любился.
— Нейт, я переезжаю. И это закрытый вопрос.
— Вот как? — Штайнер вздохнул. — Без вещей, швейных принадлежностей? Эмма, прошу тебя. Хватит надо мной издеваться. Я не железный. Хватит.
— Под издевками ты подразумеваешь мое желание переехать в квартиру мамы? — Все еще кололо горло. — И что значит «без вещей»? Хочешь отжать у меня два сарафана, и думаешь, что меня это остановит?! — Голос осип от подавленных слез.