Отрада округлых вещей
Шрифт:
Минут через двадцать им пришлось сделать перерыв. Мужчина сел на бордюр. Мы по-прежнему стояли и ждали. Три пары глаз на ночной улице. Тут появился какой-то пожилой человек — он проезжал на велосипеде и остановился, узнав эту пару. Остановившись, он посмотрел на нас, ничего не понял из увиденного и стал расспрашивать женщину. Она показала в нашу сторону и принялась объяснять.
— Черт, — сказал Тони. — Он идет сюда, к нам.
И спрятался за Эрвина.
Но пожилой человек повел себя вполне дружелюбно. Он воздвигся перед нами и строгим тоном осведомился, что здесь произошло, однако когда мы спокойно, никого не обвиняя, все ему объяснили, он
Ночью с моря принесся дождь. Иногда откуда-то издали доносился гром, но по большей части я слышал только непрерывную барабанную дробь дождевых капель о подоконник — тихий стук моего личного счетчика Гейгера, отмечающего уходящие ночные часы. Итак, утром мы едем домой. Нам предстояло еще закупить еды на дорогу. Чем сильнее наваливалась усталость, тем больше овладевали фантазии о том, как я точно попадаю албанцу в кадык, ребром ладони, несколько раз подряд. Соскальзывая наконец в сон, я успел заметить, как далекая гроза испещрила пятнами все плоды во фруктовой вазе на столе.
Когда я проснулся — около семи — за окном уже бушевало солнце. Подушка насквозь промокла от пота. В узеньких переулках возле отеля перекрикивались дети, кроме того, откуда-то доносился такой скрежет, словно все человечество этим утром отправилось куда-то на дребезжащих телегах. Я заметил, что мои наручные часы — я забыл снять их на ночь — отбрасывают крохотный солнечный зайчик, и какое-то время играл, запуская его туда-сюда по стенам, на радость воображаемой кошке. Потом встал, выглянул из окна и обнаружил совсем рядом с отелем внушительной высоты старинную церковь, на которую вчера вечером не обратил внимания: ее портал в точности походил на рот учителя Лемпеля из «Макса и Морица». На дереве, прямо перед моим окном, среди ярко-зеленых листьев прыгала маленькая птичка. Но я был еще без очков и потому воспринимал ее лишь как колыхание ресниц в зеленой кроне.
В восемь я спустился завтракать. Коридор гостиницы с его многочисленными зеркалами выглядел неправдоподобно просторным. А рядом с дверью лифта откуда-то взялся огромный диван. Вместе со мной в лифт вошла молодая парочка, одетая для игры в теннис. Запах еды, стук тарелок. Официант спросил у меня, из какого я номера, и мне пришлось взглянуть на ключ, чтобы вспомнить.
Вид у Тони был такой, словно он всю ночь провел в спичечном коробке. Эрвин, напротив, успел уже выпить кофе и сделать зарядку у себя в номере. Меня немного подташнивало. Я чувствовал, как пищевод с каждым моим шагом покачивается, ни дать ни взять маятник. На завтрак я набрал маринованных огурцов, несколько кусочков сыра, к ним мягкий хлебец для тостов и налил стакан сильно газированной воды.
Сразу было ясно, что Тони сегодня еще не смотрелся в зеркало: волосы, сальные и пропотевшие, сбились набок, словно криво надетый шлем. Ему, похоже, не понравилось, что я слишком уж откровенно его разглядываю, и он решил меня
— Что, правда кафе? — спросил Эрвин.
— Да.
— А где?
— Да где-то тут, за отелем.
Впоследствии мне стало казаться, что уже на этом месте его рассказа я совершенно ясно осознал, что сейчас последует. Не могу исключить, что я всего-навсего придумываю это задним числом, но так или иначе Тони сказал, что он, мол, встретил в этом кафе нашего вчерашнего знакомца, смешное совпадение. Не Маттео, который умолял о чем-то в пьяном бреду, а другого, того, что появился под конец, ну, того, симпатичного, он еще цитировал какие-то фразы про фрукты.
— Что, правда? А потом?
Эрвин, как и я, наверное, ожидал соли рассказа.
Но Тони только кивнул.
— Ты точно сегодня утром гулял в такую рань? — спросил я.
— Да. Мы долго с ним разговаривали. Он мне объяснил, почему тот устроил такой спектакль. Смешная история.
Нет, все это звучало неправдоподобно. Тони замолчал. И сделал вид, будто разглядывает крохотное пятнышко на яйце.
— Окей, — сказал Эрвин. — Ну и что с ним произошло?
— Ну, раньше он был сутенером, поставлял клиентам главным образом румынок. Ужасные животные. Он, ну, так сказать, за них отвечал. Посредничал в съеме. Привозил их сюда и предлагал желающим.
— Что, этот тип?
— Да, этот чокнутый, — подтвердил Тони. — А теперь чуть ли не каждую ночь носится по городу и воображает, что он…
— Да не может быть!
— Конечно, все это было много лет назад, — пояснил Тони. — Здесь давно всё прикрыли, везде. Проституцию крышует пара семей, но уже не здесь, а дальше, в глубинке. А он сидит здесь уже много лет без всякой клиентуры. Его даже ненадолго посадили, притом что по сути он никаких преступлений не совершал, только посредничал. Ну вот, а теперь, когда напьется, бродит по городу, уверенный, что занимается тем же, чем раньше. Ищет клиентов. Полночи сбивается с ног, пока не найдет кого-нибудь, кто захочет с ним пойти.
Эрвин посмотрел на меня и скорчил какую-то невероятную рожу. И так как Тони излагал эту историю, не глядя на нас, а сосредоточенно занимаясь своим яйцом, то я в ответ скорчил Эрвину такую же гримасу: да, нас одновременно посетила одна и та же мысль.
— Он просто заводной, и от этих флэшбэков его никто отучить не может.
— Помню его жесты, — сказал я.
Следовало признать, что рассказ Тони по крайней мере отчасти объяснял, что наш знакомец пытался втолковать нам руками. Тони принялся есть яйцо, медленно-медленно. Неужели он действительно только что назвал румынок «животными»?
— И если люди принимают его предложение и идут с ним, он куда-то их ведет. Сами можете себе представить, куда.
— И куда же? — спросил Эрвин.
Тут у нас за спиной раздался звук, словно стошнило кошку. Но это оказался всего-навсего ребенок на слишком высоком для него стуле — ритмически раскачиваясь, он придвигался к столу.
— Никуда, — ответил Тони. — Понятия не имею. Но представь себя на месте его жены. Что делать с этим чокнутым, если он каждый вечер уходит из дому? А на самом-то деле это все давно уже не работает. Только в его воображении.