Отрада округлых вещей
Шрифт:
МЛАДЕНЕЦ ИИСУС
Шуршание автомобильных шин по гравию, доносящееся со двора, вызывало в памяти ощущение зимнего воздуха, очистившегося после дождя: доктор Корлёйтнер явственно почувствовал этот запах, хотя все окна в доме были закрыты. Кто-то затормозил на улице у гаража. Дело происходило в рождественский сочельник. Гостей он не ждал.
Он прошел в кухню и выглянул в окно. На подъездной дороге стоял легендарно непрактичный «гелендеваген» Гольбергеров. За рулем нетрудно было различить Томаса, с его невыразительным лицом как у игрушки-дозатора мятных пастилок, с монашеской линией
Чтобы успокоиться, доктор Корлёйтнер поспешно вспомнил, что дочь этого человека уже год как тяжело больна, у нее очень рано обнаружился диабет второго типа, и он слышал, что ее жизни уже не раз угрожала серьезная опасность. Ребенку было всего четыре года. Что если это какой-то экстренный случай — но нет, тогда бы они поехали в больницу. Может быть, хочет о чем-то посоветоваться. Доктор Корлёйтнер почувствовал, как его охватывают гнев и нетерпение.
— Надо же! Нежданный гость! — бодро произнес он, пожимая холодную, как лед, руку Томаса. — Входи. Сюда, пожалуйста. А жалко, что дождь кончился.
— Спасибо. — Входя, Томас сделал жест, словно снимает с рук перчатки, хотя никаких перчаток на нем не было, потом замер на миг в передней, уставившись куда-то вверх и странно моргая.
— Воздух-то какой свежий на улице, — сказал доктор Корлёйтнер. — Мило, мило, мило.
— Но снега, к сожалению, пока нет.
— Ммм, да.
— А мы все последние дни так этого ждали. Надеялись. Что у Марин по крайней мере будет «белое» Рождество.
— Да, тут уж ничего не поделаешь, — посочувствовал доктор Корлёйтнер. — Нет-нет, обувь можешь не снимать.
— А, ну, хорошо, — Томас снова разогнулся. Он уже успел развязать шнурки, и они с печальным видом повисли по обе стороны ботинок. Хозяин поманил его за собой в гостиную, и Томас смирился, пройдя в расшнурованных ботинках на предложенное ему место.
Удачно унизив гостя и оттого немного смягчившись, доктор Корлёйтнер предложил ему чаю, но тот поблагодарил и отказался, он-де не хочет отнимать у хозяина время.
— Мило, мило, — произнес доктор Корлёйтнер.
Судя по лицу Томаса Гольбергера, он тотчас же, без обиняков, — да и возможно ли было вести себя иначе в доме врача? — хотел изложить цель своего визита, но что-то, по-видимому, мешало ему произнести заранее подготовленную речь. Он огляделся, положил руку на подлокотник кресла, подался вперед и удивленно, с некоторой опаской обвел глазами комнату.
— У вас что, нет елки? — тихо спросил он.
Его робкий тон пришелся доктору Корлёйтнеру по душе, но сам вопрос показался бесцеремонным и обидным.
— Уже несколько лет не ставим.
— И девочки не расстраиваются?
— Так это они и предложили, — пояснил доктор Корлёйтнер. — Они знают, что такое рождественская елка, прочитали, что она медленно, постепенно умирает вот так в гостиной, а ее, бедную, еще специально для этого наряжают.
— Надо же, — вырвалось у Томаса.
Доктор Корлёйтнер замолчал. Теперь пациенту действительно
— Так вот, зачем я пришел, я только хотел спросить, не могли ли бы вы нам тут кое-что установить, сегодня, всего на один вечер.
— Установить?
— На улице, на склоне.
Томас Гольбергер показал куда-то себе за спину.
— Прошу прощения, мне раньше надо было тебя попросить.
— А что установить, елку?
— Нет, ну, что ты, нет-нет. Только кое-что для Марин, чтобы она получила подарки, как положено на Рождество.
К своему собственному удивлению, доктор Корлёйтнер больше не испытывал ярости. Просьба была нахальная, несомненно, но ему стало любопытно.
— Он у меня в машине. Там и батарейки есть, и все, что нужно, а завтра утром я его уже заберу. Вам больше ничего и делать не придется.
Они остановились у джипа Томаса. Холодный, влажный воздух все же несколько обжигает гортань, отметил доктор Корлёйтнер. Томас Гольбергер открыл багажник. Лампа, светильник или, может быть, прожектор?
— Что это?
— Это нужно будет включить в условленное время, больше ничего. Пультом дистанционного управления.
— Аааа… А зачем это?
Доктор Корлёйтнер задал этот вопрос строгим тоном. Даже грубоватым. Однако, по-видимому, нужный момент для этого он упустил, потому что Томас с уверенностью и бодростью, чего доктор Корлёйтнер не ожидал, принялся объяснять, что Марин, к сожалению, по известным причинам теперь не может выйти из дома искать Младенца Иисуса. Обычно, то есть в прежние годы, они прямо перед раздачей подарков, на закате, всегда ненадолго выходили погулять и искали источники света. И неизменно хоть один, да находили — отблеск светофора или еще что-нибудь блестящее, сверкающее. Но теперь световой сигнал должен прийти к Марин сам, из того места, которое Марин сможет разглядеть из своей комнаты или с балкона, который находится на той же стороне дома.
Доктор Корлёйтнер спокойно слушал его объяснения. У него самого были две дочери, их он после трагедии, случившейся с его женой семь лет назад, растил один, то есть с помощью двух сменяющихся воспитательниц. Ренате было восемь, а Юлиане шестнадцать. Нет, подобные игры были ему вполне знакомы. Сочельник, волшебство и все такое прочее. Когда-то и он делал что-то похожее. Что ж, все это можно устроить.
— Вернемся в дом, — предложил он.
Лицо Томаса Гольбергера опало, как сдувшийся воздушный шарик.
— Так мне ее не доставать? — Он взялся за свою лампу.
— Может быть, попозже.
— Подожди, я сейчас ее вытащу.
Качая головой, доктор Корлёйтнер наблюдал за жалким спектаклем. Томас тянул и дергал, брался заново, чтобы тем вернее поднять и не уронить, но не мог рассчитать свои силы и поневоле принимался снова. Конечно, галогенная лампа, или что бы это ни было, оказалась слишком тяжелой, и он едва не уронил ее на землю. Опять заморосил дождь, они оба вымокнут.
Доктор Корлёйтнер сходил в дом и принес зонтик. На обратном пути он нажал на кнопку, и, как это часто бывает когда в пространстве внезапно вырастает туго натянутая шляпка зонтичного гриба, он вдруг осознал: он же еще не дал согласия на все это предприятие, не сказал «да».