Отрада округлых вещей

Зетц Клеменс Й.

Не слишком ли поздно ему отказывать? Доктор Корлёйтнер стал придумывать аргументы. Это моя земля, мой участок. С каких это пор мы должны заниматься вашей раздачей подарков. А что если мы в это время будем в церкви. Убирайся со своим дурацким прибором. Но нет, в качестве возражений это все уже не годилось.

Томас тем временем тащил тяжелую лампу, пошатываясь, с опаской выглядывая из-за нее сбоку, как попугай, и пытаясь рассмотреть, куда ступать. Наконец, он нашел место на склоне и поставил светильник.

— Значит, сюда? — слабым голосом спросил доктор Корлёйтнер.

— Да,

отсюда она его увидит, — подтвердил Томас, взглянув на свои окна.

— Мило, мило, — повторил доктор Корлёйтнер.

Принято считать, что к окружающим следует проявлять внимание и любезность. Ну, хорошо. Но в таком случае мир будет выглядеть так: у тебя на лужайке вдруг окажется бесформенная, безобразная летающая тарелка.

Томас объяснил доктору Корлёйтнеру, что делать с пультом. При этом Томас несколько раз поблагодарил его и по-братски потрепал по плечу. Одно только это уже было неслыханной наглостью. Но что ж поделать?

От него, как будто, требовалось всего-навсего нажать на кнопку. Получить в «нужное время» эсэмэску, а потом нажать вот сюда. Ага, да.

Томас заверил, что теперь он его вечный должник. И опять принялся благодарить. Нет, пожалуйста, только не гладь меня по плечу, да, а в остальном сойдет.

— Все ясно, — сказал доктор Корлёйтнер. — Нажать на эту кнопку, я понял.

— Завтра я его увезу.

— Да-да, хорошо.

— Номер у меня есть, — констатировал Томас.

— Ну, ладно.

Потом Томас показал ему фотографии дочери. Доктор Корлёйтнер просмотрел их с подобающей профессионалу серьезностью. Телефон у Томаса Гольбергера нагрелся, и прикасаться к нему было противно.

— А в последнее время, к сожалению, у нее еще повысился уровень гистамина, — посетовал Томас.

— Вот как?

— Хлеб ей почти полностью запрещен. Если ест сыр, салями, ветчину, — ее тошнит. А когда становится совсем плохо, даем ей диаминоксидазу.

Название он произнес правильно, очень хорошо. Томас поспешил добавить:

— Сейчас нам кажется, что это все из-за неправильного питания.

Конечно, из-за чего же еще.

— Ну да, — согласился доктор Корлёйтнер и бросил взгляд на часы, — мы мало обо всем этом знаем.

Томас кивнул. Затем попрощался. Внезапно он как будто заторопился.

Когда «гелендеваген» развернулся на подъездной дороге и стал съезжать вниз с холма, доктор Корлёйтнер получил на мобильный текстовое сообщение. Оно состояло из слова «тест» и смайлика. Доктор Кролёйтнер тотчас же его стер.

Так вот, значит, что за этим скрывалось: предстоящее мгновение в жизни ребенка. Безобразное, хуже некуда, черное, промокшее от дождя.

А теперь еще повышенный уровень гистамина. Что только ни делает с нами Вселенная. А дождевая вода эту штуку случайно не испортит?

Доктору Корлёйтнеру было интересно, что скажут его девочки, увидев этот прожектор. Рената в свои восемь была очень сострадательным ребенком, поэтому скорее всего отреагирует на всю эту историю с интересом и сочувствием. Ее старшая сестра, напротив, с началом отрочества только и делала, что бесконечно обижалась на всех и вся. Ее совершенно перестали занимать кролики, а также благополучие Земного шара. К счастью, сегодня вечером она

была приглашена к подруге и, вероятно, останется в гостях ночевать. Это было надежное, достойное семейство.

Когда доктор Корлёйтнер вошел в дом, оказалось, что Рената наблюдала за всей этой нежданной сценой из своего окна на втором этаже. Он рассказал ей, в чем дело. Рената удивилась. Спросила, сколько лет Марин. Потом набрала что-то на своем айфоне.

— Фамильярность какая, ведь правда? — сказал доктор Корлёйтнер. — Он считает, что все празднуют этот бессмысленный день так же, как и он.

Ответа он не получил.

Немногим позже явилась Юлиана. Безвкусно накрашенная, доктору Корлёйтнеру просто больно было на нее смотреть. С технической точки зрения, Юлиана была уже взрослой женщиной, однако зимой от нее по-прежнему исходил этот привычный с детства запах — запах куртки, растаявшего снега, попавшего за воротник и нагретого в подкладке. Волосы она либо причесывала в последнем, новомодном стиле, либо не мыла.

— Уже уходишь? — спросил доктор Корлёйтнер.

— Guess so. [93]

Юлиана отодвинула в сторону сестру, которая стояла у лестницы и мешала ей пройти, и пошла обуваться.

— А у нас в саду светильник! — крикнула сестра ей вслед.

— Для соседской малышки.

— Скажите, пожалуйста! — соизволила произнести Юлиана.

— Мы помогаем малышке!

Рената пошагала в переднюю. За те несколько секунд, что потребовались доктору Корлёйтнеру, чтобы до них дойти, их разговор успел перерасти в некое подобие ссоры. Взглядом знатока он отметил рекордную скорость этой метаморфозы.

93

Думаю, да (англ.).

На лице Юлианы изобразилось отвращение.

— Научись говорить, как нормальный человек, а то вообще ничего не понятно! — бросила она сестре, завязывая шнурки. — Папа, переведи!

Доктор Корлёйтнер хотел что-то сказать, но Рената, покраснев, повторила, что лампу поставили для малышки.

— Ну, она уже не совсем малышка, — поправил доктор Корлёйтнер.

— Ты же сам сказал! — запротестовала Рената.

Сидя на корточках на полу в передней, Юлиана в ужасе смотрела на отца и сестру. Они же оба душевнобольные. Доктор Корлёйтнер заметил, что сегодня она надела узкие джинсы, притом, что объем бедер у нее за последние месяцы существенно увеличился.

— Мне уже пора, — простонала Юлиана. Но закатить глаза по-настоящему ей не удалось: когда она поднималась с пола, ее немного повело в сторону. Боже мой, какие ботинки. Юлиана выудила свое пальто из груды верхней одежды, висящей на вешалке.

— Не хочешь на нее взглянуть? — спросил ее отец.

— Да о чем вы вообще? Что, не можете говорить, как нормальные люди?

— Пойдем, я тебе покажу.

— Да я даже не понимаю, о чем вы!

Юлиана продолжала протестовать, пока они все трое не дошли до нужного места. Доктор Корлёйтнер объяснил ей, в чем дело. Она покачала головой. Был подходящий момент показать ей пульт управления.