Отравленная роза

Anya Shinigami

Послышался скрип двери, из-за которой вышел невозмутимый ребенок в порванном коричневом платье до колен, с чуть перепачканным лицом и отчетливым кровоподтеком на губе. Плотные колготки сборили на худеньких ножках, а русые волосы были слегка растрепаны, но не наигранно, ровно так, как этого требовал режиссер постановки. Абсолютный холод в глазах девятилетнего чада выдавал содержимое.

– Голос, вы слышали ее голос? – спросила Аллегра своим собственным голосом.

Люциус поморщился, глядя на главную героиню театра, но промолчал.

–

Похоже? – сказала она детским тоненьким голосочком. – Похоже, хотя бы на ребенка?

– Вы считаете, что сможете обмануть Уэмпшира, не зная особых примет в голосе? Да, Мери немного пониже ростом, – хладнокровно произнес Люциус.

Девочка состроила гримасу недовольства и сложила тоненькие ручки на груди, уменьшаясь в росте. Интересно, что она чувствует при перевоплощении? Меняется тело, сдвигаются кости, это, должно быть, больно…

– Я буду изображать напуганную Мери, кричащую, охрипшую, это собьет с толку. Одевайтесь, – равнодушно произнесла Аллегра чуть ли не в приказном тоне.

Люциус облокотил трость на входную дверь, нерасторопно накинул черную бархатную мантию и приготовился надеть маску. «Девчушка» подошла к треноге и поманила Люциуса к себе.

– Нажмете вот эту красную кнопку, когда будем готовы, так же выключите.

Безумство, он актер, но не приспособлен к такой внезапности.

– Что я должен делать?

Она пожала плечами.

– Ничего сверхъестественного, просто стойте рядом, схватите за шкирку под конец представления, когда я начну кричать и плакать.

О, она собирается разыграть драму? И как вызовет сле… Спутница извлекла из кармана платья флакончик с голубоватой жидкостью и сделала пару глотков.

– Слезоточивое зелье, – пояснила она.

Неужели такому мастодонту сцены не под силу заставить себя плакать? Ребенок залез на стул с ногами и обхватил худенькие коленки. Люциус надел маску и посмотрел на начинающую часто моргать «пленницу». Она специально растерла глаза до красноты и посмотрела на него.

– Пора, а то я скоро не смогу сказать и слова. Да, ведите себя естественно. Когда надо, стимулируйте, – предупредила она, протягивая свою волшебную палочку. – Мою не узнают.

Как будто он и сам не знает, как вести себя с пленниками.

Камера! Мотор! Люциус вошел в поле видимости и встал справа от стула, направив палочку на ребенка, спрятавшего лицо в трясущиеся коленки. Всхлип, еще всхлип, она просто сидела и ничего не говорила, лишь редко подвывая. Он резко дернул девочку за плечо, довольно сильно, возможно, причинив боль, адресованную дьяволу в ее теле, тем самым спровоцировал еще один испуганный стон. Аллегра приподняла искаженное слезами лицо, превратила глаза в щелки и снова заныла.

– Па-по-чка, – выдавило съежившее существо, переходя на писк, не в силах справиться с истерикой. – Пап-почка, я… Я не хо-тела… – судорожный вой; скуксившись, она снова зарылась в коленки.

Его выход: Люциус схватил Аллегру за волосы и резко потянул вверх,

приставил древко волшебной палочки к её шее.

– Говори, – проскрежетал он измененным механическим голосом.

Комнату заполнил всхлип, протяжный стон, создавалось впечатление, что перед ним и правда маленький напуганный ребенок, несчастная похищенная жертва. Она попыталась вернуть голову обратно, но Люциус снова дернул за русые пряди.

– Прости ме-ня, я не хо… Хотела. Я не зна-ю, кто эти люди, – пытаясь перевести дыхание, произнесла Аллегра. – Он-ни сказали, что… Что убь-ют мен-ня, если ты… не… – снова плач, который невозможно было остановить. – Папочк-а-а, я не хоч-у умир-рать. Пожал-луйста!

Люциус понял, что акт движется к завершению, странное ощущение – слабая ноющая боль в груди, слишком естественно, как-то правдоподобно и от этого ужасно неприятно, словно его запустили в вакуум, безвыходный шар эмоций. Жестока… Как она бездушна…

Девочка продолжала стонать, Люциус опустил ее голову и пошел выключать камеру под преследующие всхлипы.

– По-жалуйста, я не х-хочу, пож-жалуйста, пожалуйста, не тро-гайте ме-ня…

Он бы и сам легко купился на зрелище, если бы не знал, что внутри ребенка сидит чудовище… Эта сцена затронула странным образом сознание своей безнаказанностью, жестокостью, садизмом.

«Аллегра, это воистину твоя самая лучшая роль, даже я проникся…».

Но и после выключения камеры ребенок продолжал плакать, только бесшумно, словно звук выключили. Из небольшого ступора Люциуса озарило понимание, что действует зелье, не дает возможности ей здраво мыслить. Казалось, что это естественные слезы с глухими всхлипами. Это было слишком натурально…

– У вас есть антидот? – снимая маску, произнес он.

Она помотала головой, не отрываясь от колен, словно ей действительно было страшно, больно, словно она действительно была маленькой Мари, похищенным чадом, отчаянно желающим жить… Ужасно…

– Идите, пож-жалуйста, я сей-час приду, – с трудом выдавила она.

Зелье действует не на слезные железы, а на психику, заставляя вспоминать самые жуткие стрессы, выуживать из подсознания картины ужасов.

– Вам нужна помощь…

– Нет, ост-тавьте мен-ня, это скоро закончится.

«О, ну, конечно, ее скоро отпустит, добро пожаловать в ад, девочка, на тебя только что свалился весь твой непосильный груз, и поделом, встряска вправит твои неадекватные мозги».

Люциус положил её палочку на маггловскую камеру, забрал трость и покинул помещение, искренне злорадствуя ее состоянию, только бы оно подольше продлилось. Он приказал Хатке подать чай, эспрессо и стакан воды, ей наверняка захочется пить, ведь организм обезвоживается от такого количества слез. И почему его должно беспокоить ее здоровье? Жестокая Аллегра заслуживает морального удара, это ей за опороченную гордость лорда Малфоя. Пускай получит хоть небольшую дозу дерьма, которое сама заварила.