Отравленная роза
Шрифт:
«Мерлин, ты достала меня, намеренно вызываешь ненависть. Аллегра, ты чудовище, капризный, неуравновешенный глупый ребенок!».
Прошло около пятнадцати минут, но актрисы все не было; злорадство Люциуса переходило все границы, он представлял, как исчадие ада сидит на деревянном стуле, обхватив ноги руками и безутешно рыдает, погружаясь в мир переживаний. Страдания, слезы – это непозволительная слабость, не сочетающаяся с обликом полоумной стервы. Ей плохо…
Странное ощущение в груди, как-то внезапно нервы стали играть свою трель, поднимаясь чувством, непонятным желанием. Почему… Люциус понял, что сидеть одному в пустом кабинете, где стынет ее эспрессо неловко. Пространство уменьшалось, давили стены, облицованные деревом, они сдвигались, заставляли разум гнаться за последними остатками
«Мерлин Всемогущий, да что со мной такое?!».
Вчера Люциус узнал слишком много, узнал главное, что она и есть запуганный ребенок с похищенной жизнью, маленькая девочка, сирота! Она не виновата в том, как сложилась судьба… Нет, виновата, но ее терзания того не стоят.
«Нужно подняться, проведать её! Нет, она не достойна моей жалости». Но ноги уже подняли его и понесли к двери, которая распахнулась перед самым носом…
Почему мне так больно и горько? Невыносимая слабость мыслей, агония картинок и воспоминаний проносится в голове, являя все ошибки, давя грузом одиночества, отсутствия жизни. Я кукла на нитках, и самое страшное, что я сама манипулирую глупыми, безвольными движениями. Чертово зелье! Почему эффект не проходит? Доза была маленькой, действие уже должно было завершиться. И тут нахлынуло понимание… Это мои собственные эмоции, а микстура лишь простимулировала их. Наружу всплыли самые ничтожные слабости, больные моменты… Его лицо перед глазами, ненависть к самой себе… Я так люблю тебя, Северус, люблю твои грубые четкие брови, странный крючковатый узкий нос, усталые злые глаза, запах зелий твоего кабинета. Почему мне кажется, что и сейчас он витает в воздухе? Как смыть осадок боли? Как заставить себя успокоиться, выкинуть из головы сияние бледной кожи, черных волос? Ты так нужен мне…
Я сжала колени еще сильнее и подавила еще один всхлип. Моя глупость, мой главный страх, ноющее в груди наваждение. Изящные пальцы, скользящие по животу, потом грубо хватающие плоть, заставляющие кричать. Боль прикосновений, любовь в жестокости…. Простишь ли ты когда-нибудь оступившуюся девушку с заледеневшей душой? Сердце билось, разнося по венам кровь, которой я желала остановиться, забыться в смраде смерти, самоубийства. Просто не хочу жить, не хочу дышать, ожидая каждого нового дня как пытки, не могу произнести слов отчаяния вслух. Я просто люблю тебя, Северус! Никогда ты не услышишь этих слов. Господи, как же больно…
Судороги сводили тело, чужое тело, новую беспощадную маску. Я так жестока! Мои стопы не имеют права касаться земли, ибо я грешница, убийца, раба никчемной плоти во служении нечестивому. Я сама демон, низшее существо, проникнувшее в мир для нарушения баланса.
Голова кружилась от давления, болело тело. Меня знобило, а потом бросало в жар, но самое страшное – это время. Люциус и так долго пребывает в одиночестве. Может, отбросить к черту все планы и отказать в услуге? Ради чего? Мерлин, ради чего я все это делаю, кую собственными руками предательство, ложь? Уэмпшир – хороший человек, он не должен садиться в тюрьму ради планов Лорда...
«Возьми себя в руки, Аллегра!».
И мне пришлось… Потому что были цели, были средства, была несправедливость и неразделенная любовь, которая движет ужесточившимся разумом… Свесить непослушные ноги со стула, неуклюже встать и пойти в ванну оказалось не так просто: тело не слушалось. Я умыла безобразную маску невинного ребенка, чтобы стать еще более безобразной собой. Как же я порочна! Вернуться из мысленного омута памяти оказалось сложнее. Зелье, я была уверена, что смогу противостоять ему, ведь искусственные слезы вызвать не так-то просто. Что ж еще одна ошибка в самоуверенности. Так просто проколоться на мелочи. Возьми себя в руки, действие состава уже закончилось, а Люциус невольно стал свидетелем случайного спектакля. Я стала слишком сильной и расчетливой, чтобы позволять слезам вмешиваться в мою
Я сменила детское платье на привычные брюки и бордовую рубашку. Краснота глаз не хотела пропадать, нонсенс, силы должны были остановить подобную реакцию организма. Я обязана выйти из этой комнаты, взять камеру с ужасной записью, правдоподобными стенаниями похищенной Мари. Жестоко играть чужую роль, эта пленка принесет много боли Уэмпширу, и еще больше, когда поймет, что запись – фальшивка. Схватив механическое устройство, я постаралась уверенно выйти за порог комнаты, отбросив эмоции, забыв о слезах и боли, переключить мысли о Северусе на более приземленные.
Казалось, дом пуст, и ничто не мешает вновь вернуться в прошлое, немного пожить в тени несбыточных надежд, но я не могла. В кабинете ждет опасная личность, мой компаньон, коллега. Я распахнула дверь и вздрогнула. Люциус стоял прямо передо мной, по-видимому, собираясь выходить. Хотел ко мне пойти? Излить злорадство или просто проведать? Он плевал на меня, одному Мерлину известно, почему его рука потянулась к ручке.
– Со мной все в порядке, – опередила я неизвестный вопрос, а может, он и вовсе не собирался ничего говорить.
Люциус отошел от прохода, пропуская меня в комнату. На рабочем столе стоял поднос с кофе, недопитым чаем и водой… Странное проявление заботы? И отчего мне стало легче, словно утраченное тепло стало по крупице возвращаться. Малфой угадал, я очень хочу пить, надеюсь, отравить не собирается? Неуверенно я взяла стакан и незаметно осмотрела содержимое на предмет цвета, хотя знала, что сыворотка правды бесцветна и не имеет запаха. Он заметил недоверчивый жест и ухмыльнулся.
– И давно у вас паранойя?
– Кажется, вы мне ставили куда более серьезные диагнозы, – парировала я.
– Аллегра, мне незачем вас травить, или вы ожидали куда более эффективные средства, Веритасерум, например? – ехидство сквозило в каждой нотке его голоса.
– С некоторых пор я ожидаю от людей всего.
Надеюсь, он спишет недоверие на нежелание распространяться о Северусе. Недобрый огонек зажегся в серых глазах спутника. Так-так, Малфой, взял себе на заметку идею с зельем правды? Нужно быть осторожнее, отец прав, с Люциусом опасно играть, у него клыки из нержавеющей стали. Как много интересного может сказать мой язычок, дай ему стимуляции? Я допила воду и открыла экранчик камеры. Добавив громкости, поставила так, чтобы видно было обоим. Небольшие мурашки пробежались по спине, неужели это я? Мерлин, маленький ребенок сидел на стуле, прижимая руками трясущиеся коленки, сжимая их с такой силой, словно это поможет закрыться от окружающего мира, мира злобы, тьмы, человека в черной мантии и серебряной маске.
«Пап-почка, прости…».
Отвращение к самой себе всплывало из глубины черного сердца. Я чудовище… Люциус равнодушно наблюдал записанный спектакль. По мне тоже нельзя было ничего сказать. Мы друг друга стоим… Интересно, дрогнула ли хоть одна струнка в душе этого хладнокровного человека? Или только я ощущаю непонятную дрожь? Выключив видеокамеру, я убрала ее в ящик стола.
– Думаю, вполне правдоподобно, – оценила я свои старания с легкой усмешкой.
Мужчина в сером недорогом костюме пересек главный зал Министерства магии, русые волосы были зализаны назад, а глаза непонятного цвета с вкраплениями коричневых точек изучали только картину спереди. Угол обзора был превосходный, но казалось, он смотрит только вперед, идя к лифту целенаправленно, чтобы попасть на нижний уровень в камеры заключенных. Этим мужчиной была я. А настоящий Гормус Маршал сейчас находился в моем поместье, в подземелье. Изловить невольную жертву оказалось просто, потому что с самой поимки Уэмпшира я присматривала за многими работниками, но он подошел больше всех: честолюбивый, с безукоризненной репутацией в аврорате, а главное, одинокий. Изучив привычки подопытного и столкнувшись с ним в министерстве около трех недель назад, я поставила на него следящие чары – самые простые и незаметные, очень слабые, чтобы засечь. Магия была ненадежной, я могла распознать сигнал только в радиусе километра, но на мою удачу Гормус любил просиживать штаны возле министерства в пабе «Святой Грааль» после работы, это его и погубило…