Отражение во мгле
Шрифт:
Но Жрец не прожил бы столько лет в этом царстве хаоса, где резко уменьшилось число людей, но многократно умножились ранее скрытые, а теперь обретшие статус аксиом и законов пороки человека. Не прожил бы он столько, не будь умен и способен просчитывать варианты, как подобает поступать хищникам и падальщикам. Ведь в таком мире любой падальщик и даже хищник рискует стать дичью, если оступится. Если потеряет чутье и остроту восприятия. Те, кого убили сектанты, потеряли бдительность. Потеряли и его менее опытные подельники. Но не он.
Жрец быстро отсек возможность возвращения дворами домой.
Жрец не был обладателем такой роскоши, как часы. В систему его жизненных координат четкий хронометраж не вписывался по причине ненадобности. Однако сейчас ему очень хотелось знать, сколько часов он провел в полуутопленной ржавой посудине, сильно накренившейся на левый борт. Течение времени определяла лишь наступившая темнота. Значит, вечер. Или уже ночь. Но самое скверное — это холод, голод и вьюга. Есть хотелось страшно, и била сильнейшая дрожь — вот она, расплата за неподвижность. И теперь, когда снаружи завыл жуткий ветер и снежные гранулы наждаком зашелестели по бурой от коррозии барже, он вдруг подумал, не допустил ли ошибку в выборе пути. И не стала ли эта ошибка роковой. Может, надо было именно дворами, пусть и по снегу, уходить домой? В тепло, в укрытие от ненастья, туда, где есть что сожрать и выпить. А что вышло? Вышло, что он сам загнал себя в ледяную ловушку. И как теперь быть?
Ясно одно: в барже оставаться нельзя. Он, конечно, вооружен, но теперь едва ли закоченевшие руки смогут эффективно стрелять.
Жрец осторожно выбрался из надстройки, грозившей превратиться из убежища в могилу. Снаружи отчаянно выл ветер, он тут же набросился на человека всей своей мощью. Тьма была кромешная, в ней худо-бедно угадывалась только белизна льда и снега. Утопив голову в меховом капюшоне своего одеяния, сшитого из добытых в мертвом городе предметов зимней одежды и звериных шкур, он осторожно двигался по краю баржи, держась за ржавые леера, чтобы не упасть. Вьюга упорно боролась с его равновесием, и, когда он наконец достиг глади речного льда, ветер все же свалил его с ног.
Ворча под нос отборные ругательства, Жрец поднялся, сделал несколько шагов, но очередной порыв ветра снова опрокинул его на лед, да еще и протащил несколько метров по скользкой поверхности. Тогда сектант решил, что эффективнее двигаться на четвереньках. Лишь бы добраться до руин. Там снег и не скользко и есть где укрыться от ветра. Главное сейчас — уйти с реки.
Крутой склон, ощетинившийся густым сухим кустарником, торчащим из снега, на сколько хватало глаз, спускался в ледяную пойму Оби, по которой проходила Сухарная-Береговая улица, где еще местами сохранились невзрачные постройки. Ударная волна не разрушила их, она прошла поверху и лишь
Бронислав и Рябой растопили ее найденными остатками деревянных домов и сараев, а также хворостом из прибрежного кустарника.
Свое движение по следам неизвестного снегохода они прервали у поселка Затон, на том берегу реки. Выяснить происхождение следов так и не удалось, охотников заставили повернуть сгустившиеся сумерки и разгулявшееся ненастье.
— Черт, как не вовремя-то все… — ворчал Бронислав, грея руки у печи.
— Чего ты нервничаешь, командир? — сонно буркнул сидевший в углу на охапке хвороста Рябой.
— Как не нервничать? При нормальном раскладе минут тридцать — сорок до Архиона. А мы тут застряли. Вот сиди и думай до конца этой вьюги, что там за пальба была.
— Бронь, ну не кипиши ты раньше срока, а? Сам ведь сказал, что выстрелы не пистолетные. А у Тора и Масуда пистолеты. Значит, не наши это.
— Молодец, — хмыкнул недовольно Бронислав. — Отличное наблюдение. Только что это значит? Может, положили ребят, а те и не успели ответить. А там Сабрина…
— Да перестрелка это была, командир. Перестрелка. И ни одного хлопка пистолетного я не слышал. Не было там наших.
— На таком расстоянии пистолет и не услышали бы.
— Вот для чего ты себя сейчас накручиваешь? Легче будет от мысли, что наши в засаду попали, что ли?
— Не грузи, Рябой, — поморщился Бронислав. — Надо погреться и идти на «Речной вокзал».
— Совсем ума лишился?! — воскликнул Рябой, привстав. — В такую погоду да потемну? И куда мы придем? Сейчас на улице даже свою вытянутую руку не видно. Заплутаем и будем шарахаться, пока новый день не настанет да буря не стихнет. И что толку? Я уже не говорю про то, что вообще сгинем в буране этом.
Бронислав покачал головой, словно отчасти соглашаясь с доводами Рябого. Прислушался, не стихла ли вьюга. Нет. Снова покачал головой, вздохнул и тихо выругался.
— Надо было их не на «Речной» отправить, а до «Площади Ленина». Быстро бы туда дошли.
— Ну конечно, — хмыкнул Рябой. — Вот там бы и напоролись на засаду, точно. Ближайшая к Перекрестку Миров станция. И самый логичный вывод — ждать нас возле нее. А если не те, кто за девкой пошел, то монахи Аидовы сцапали бы. На улице их перемирие не действует, ни с кем. Жратву добывают себе, суки.
— Да знаю я, — дернул головой Бронислав.
— Ну так и не нервничай, коли знаешь. «Речной вокзал» — это верняк. Там точно никто бы не ждал. Просто не успели бы туда дойти, даже если б и догадались. Но не догадались, это я тебе гарантирую.
— А следы?
— А что следы? У нас фора по времени какая? Тем более что разделились мы. Поди знай, кто и куда пошел.
— А снегоход?
— Здрасьте, приехали. Ты сам видел, в какую тмутаракань эти следы убрались.