Отречение
Шрифт:
Опустив батон в сетку, она прошла по улице и не заметила, как оказалась в своём дворе.
– Привет! – махнула ей рукой радостная Аня.
– Привет, – автоматически кивнула Юля.
– Ты что такая грустная? – Ане словно не терпелось поделиться своим счастьем.
– Зато ты весёлая, – ответила подруга.
– Я думала, ты за меня порадуешься! – протянула Аня с оттенком разочарования.
– Порадуюсь? Чему? – Юля передёрнула плечами. – Тому, что ты нашла богатенького хахаля? Что он тебя поматросит и бросит? Порадоваться?
– Не смей! – Аня вспыхнула. – Я Максима люблю, и он меня любит!
– Я? Завидую? Тебе? – переспросила Юлька, и её голос, несмотря на презрительную интонацию, прозвучал звонко и чётко, словно она отвечала у доски на экзамене. – Я думала, ты умнее, Ермишина.
Она резко развернулась на пятках, как будто на каблуках, которых не носила, и направилась к подъезду.
«Ты меня дурой считаешь? Вот увидишь, мы поженимся!» – хотела крикнуть Аня ей вслед, но слова застыли на губах, и она, ничего не сказав, пошла в сторону остановки.
На скамейке напротив подъезда Юля увидела сгорбленную фигуру отца. Николай Зайцев сидел на скамейке в непривычной позе, склонившись к столику.
– Папа, тебе плохо? Что-то случилось? – девушка мгновенно оказалась рядом с ним.
Николай медленно покачал головой.
– Иди домой, дочка, – проговорил он, – иди домой, я позже приду…
«Он же пьян», – сообразила Юлька. Она ни разу не видела отца пьяным во дворе.
– Иди домой, – повторил Зайцев, поднимаясь, и от него резко пахнуло перегаром.
– Хорошо, я пойду, – ответила дочь и сделала шаг в сторону, нечаянно задев ногой пустую «чекушку», которая со звоном покатилась под колёса стоящих машин.
Толпа, заполонившая Лубянскую площадь, кипела и бурлила, свистела и улюлюкала. Наиболее резвые из толпы пытались запрыгнуть на памятник Дзержинскому и раскачать статую вручную, не дожидаясь обещанного крана. Максим, пожалуй, и сам бы присоединился к ним, если бы у него была необходимость произвести впечатление на какую-нибудь девицу – но свеженькую девицу он удачно подцепил ещё три дня назад, отличная модель получилась, её ещё снимать и снимать во всех ракурсах, да и сама стоявшая рядом с ним Аня вцепилась в него мёртвой хваткой в прямом смысле – боясь потеряться в толпе. Уж если она средь бела дня тогда отстала от своих девчонок, то в темноте потеряться – раз плюнуть, думала Аня, ухватившись за локоть возлюбленного. Хотя Ирка с Катькой, скорее всего, были где-то здесь, по крайней мере собирались, но искать их при таком столпотворении бесполезно…
Плотность толпы нарастала, ближе к центру площади уже было невозможно пошевелиться, не то что выбраться к метро. Только бы не затянули к центру, подумал Макс, а то ещё, не дай бог, задавят. Ну да раз уж девятнадцатого не задавили…
В тёмной громаде здания КГБ не светилось ни одного окна.
– Кран! Пропустите кран!
Возглас из мегафона потонул в женском визге.
«Свалить бы с этого шоу», подумал Макс. Он был равнодушен к любым символам, уверен, что памятник Дзержинскому благополучно свалят и без него, и пришёл сюда ради того, чтобы этот спектакль посмотрела Аня.
– Пропустите кран!!!
«Надо отсюда выбираться!»
– Анечка, давай пробираться к метро? – прокричал он в ухо любовнице, чтобы она могла его услышать посреди рёва толпы, визга
– Ну сейчас же будет самое интересное! – Аниных слов он не услышал, но по губам понял, что она против.
– Кран!!!
Толпа схлынула, пропуская машину, передние ряды надавили на задние, и Макс с Аней оказались на краю подземного перехода.
Тем временем под улюлюканье толпы активисты набрасывали трос на шею скульптуры.
– Дай я посмотрю! – вдруг дёрнулась Аня, и Макс приподнял её лёгкое тело на парапет.
Вечерний августовский ветер шевелил её волосы, раздувал плащи и куртки собравшихся, нёс над площадью возгласы и завывания, пепел окурков и обрывки газет, мглу и морок.
Посольство США в Москве занимало высокий особняк на улице Чайковского, нижние этажи которого были выкрашены в ярко-жёлтый цвет яичного желтка, особенно подсвеченные поздними августовскими вечерами, когда, несмотря на неурочный час, в здании светились практически все окна…
В августе 1991 года Келлер находился в Москве. В первые дни после государственного переворота он, как и все его коллеги, работал днём и ночью, оставляя на сон по три-четыре часа в сутки. Тем не менее, пришлось ему найти время и для того, чтобы, как выражался Калныньш, «подчистить хвосты» – проконтролировать внезапно всплывшие последствия вроде бы завершённых операций.
В последних числах августа в редакцию одной из крупных демократических газет обратилась женщина.
Её обращение было довольно странным даже для этих суматошных дней, и, прежде чем отправить его в корзину, редактор газеты связался с куратором, а далее по цепочке оно оказалось на столе у Келлера и заставило его задуматься.
Некая Наталья Ермишина, муж которой был арестован и третий год находился под следствием по обвинению в преступной халатности при строительстве газопровода, при взрыве которого… – далее следовало описание хорошо известных Келлеру деталей – и заявительница рассчитывала, что после свержения диктатуры КПСС с этим делом разберутся и выплатят ей достойную компенсацию за преследования со стороны коммунистического режима…
– Не публиковать, конечно? – осведомился голос в трубке.
– Почему же? – ответил Келлер. – Публиковать, конечно, публиковать. С пометкой, что адрес заявительницы – в редакции. И отследить звонки…
В течение недели, помимо обычных терроризировавших редакции газет сумасшедших, особенно активизировавшихся в моменты политических перемен, обратили на себя внимание два звонка. Звонившие интересовались адресом героини одной из публикаций Натальи Ермишиной. Первый был мужской голос с густым кавказским акцентом, второй – ничем не примечательный голос, принадлежавший мужчине лет сорока с правильным русским произношением. Оба звонка были междугородними.
…Газету Стригунков купил случайно, скорее по привычке просматривать прессу, чтобы представлять, кто что пишет и кто чем дышит. Он не стал бы, наверное, читать очередное разоблачение преступлений тоталитарного режима, да ещё и почти на целую полосу мелким шрифтом – от разоблачений уже тошнило – но глаз резануло вставленное фото, до боли знакомое даже в плохом качестве, с вагонной табличкой «Адлер – Новосибирск», и Антон внимательно прочёл статью несколько раз с карандашом в руке.