Отречение
Шрифт:
– Обойдём?..
– Напрямик, – тряхнула локонами Юлька, – это мой город и мой район.
И они пошли сквозь торгашеские ряды, взявшись за руки, как час назад на Арбате. Но вдруг что-то заставило Юльку остановиться.
– Привет, – выдавила она через несколько секунд.
За прилавком, увешанным дешёвым турецким ширпотребом, сидела Аня Ермишина, осунувшаяся и повзрослевшая, с тёмными кругами под усталыми глазами. На её тонкой, ещё не раздавшейся вширь фигурке мешком висел тяжёлый ватный полушубок, который прошлой зимой Юлька видела на бабке Матрёне. Анька, выстаивавшая
– Здравствуй, – улыбнулась она растерянно.
– Привет, – ответила Юлька, – как живёшь-то? А мы с митинга идём. Давно не общались.
Это была правда – после того, как Аню бросил её богатенький кавалер, им ещё не представилось случая поговорить не спеша.
– Да вот, – Аня обвела палатку рукой в шерстяной перчатке с обрезанными пальцами, – устроилась пока… торговать. А то оказалась совсем без денег. Ну, цены выросли, а денег взять негде… Торгую вот. Одеждой. Холодно с непривычки, а так ничего… Живу вот, работаю. Ирка уехала, знаешь?
– Знаю, – кивнула Юля.
…На днях провожали Ирку в Швейцарию.
Её усилия были вознаграждены – нашёлся пятидесятилетний лысый европеец, который соблазнился вчерашней школьницей. Ей только-только исполнилось восемнадцать, что позволяло оформить собственный загранпаспорт, и она торопилась, пока жених не передумал.
Лично Ирка увидела своего жениха в первый раз, когда были подготовлены все документы, и он прилетел в Москву забирать её.
«Как вещь», – подумалось Ане, но она отогнала эту мысль прочь. Девушкам, выходившим замуж за иностранцев, полагалось завидовать, это было модно и престижно и считалось максимумом того, что можно в жизни желать.
Из магнитофона гремели песни группы «Комбинация»:
“American boy,American boy,Уеду с тобой,Москва, прощай…”Иркина мать готовила горячую картошку, смахивая слёзы со щёк кухонным полотенцем.
На проводы Ирка пригласила почти весь их бывший класс, но пришли не все. Так, не было Юльки Зайцевой – Ане это бросилось в глаза, она знала, что Юльку приглашали.
Под окнами мальчишки играли в снежки – Аня заметила Артёмку и его лучшего друга Мишку, которые самозабвенно штурмовали снежную крепость.
Мишка учился в параллельном классе, был старше Артёма почти на год и выше на целую голову и за счёт своих физических данных пользовался в компании авторитетом. Хотя и Тёмка тоже не отставал…
– Везёт же людям, – облизывая пальцы, вздыхала сидевшая вплотную к Ане Катька, лучшая школьная подруга невесты, – раз – и отхватила себе фирмача. Счастли-ивая…
Ане вдруг резко вспомнился Макс и она сама, юная и наивная, всего полгода назад.
«Счастливая ли?» – шевельнулась странная мысль. – «Выходит замуж непонятно за кого, никогда не видела, даром что за границу…»
Но мысль прервалась, излишне смелая, Аня пресекла её, словно запретив
– Ничего, – продолжала, увлекшись, Катька, – я себе тоже найду. Может, и иностранца. Чем я хуже? Ань, ты чего загрустила-то? Всё о своём? Выше нос, подруга, мы себе женихов похлеще найдём! Налить тебе шампанского?
– Ну что ты, мне ж нельзя, – тихо ответила Аня, – ребёнок же…
Песня из магнитофона продолжала колотить по мозгам.
“Russian, Russian, Russian girl, my baby…”Двадцать третьего февраля, в День Советской Армии, патриотами планировалось шествие по улице Горького с возложением цветов к Могиле Неизвестного Солдата.
Накануне мэр запретил любые шествия и митинги в праздничный день.
Но площадь постепенно заполнялась людьми – людьми, ещё не знавшими, как это бывает, уже ненавидевшими новую власть и за гибель страны, и за стремительное падение в нищету, но выросшими в СССР и ещё не представлявшими, что новая власть способна применить силу против безоружных.
Да ничто и не предвещало беды. День был воскресный, слегка морозный, редкие мелкие и колючеватые снежинки даже не падали, а едва шевелились в воздухе, настолько лёгкие, что сила земного притяжения не могла преодолеть сопротивление воздуха…
Юля была в зимнем пальто с рыжеватым искусственным мехом, а Андрей – в куртке с высоким воротником. В своей среде они уже как бы официально считались женихом и невестой и не вызывали по этому поводу смешков.
Высокая и строгая, стояла за ними Матрёна Петровна в своём длинном полушубке – видимо, по случаю праздника Ане на рынке придётся обойтись курточкой на «рыбьем меху». Двадцать третье февраля не просто было у неё рабочим днём – по случаю праздников ожидался более активный приток покупателей…
Перед демонстрантами выстроилась плотная чёрная стена ОМОНа – стена сильных, молодых, чужих, прижатых друг к другу локтями.
– Граждане, разойдитесь, акция не согласована, – взывал милицейский мегафон, но голос его тонул в толпе единомышленников, прибывавших из метро, ощущавших единство духа и наполнявших этим единством воздух. И для молодых парней и девчонок, глотавших воздух и снежинки улицы Горького, эти слова ещё ничего не значили.
Колонна строилась клином, сужаясь в сторону центра – шествие должно было идти к Могиле Неизвестного Солдата.
Путь колонны преграждала первая милицейская цепочка, словно нарочно, редкая, из неопытных срочников.
Колонна напирала вперёд, и вряд ли кто мог, даже при желании, остановить эту силу…
– Фа-шизм не прой-дёт! – грянула колонна.
Матрёна набрала в лёгкие холодного воздуха вместе с острыми обжигающими снежинками.
«Фашизм не пройдёт!»…
На мгновение – на десятую долю секунды, не дольше – прикрыв глаза, Матрёна увидела высокий берег Припяти, и декабрь сорок третьего, и молодую Алёну в белом платке – Алёну, от которой она узнала о гибели любимого…