Отречение
Шрифт:
«Чао!»
Лифт послушно выполнил отданную команду, доставив пассажирку, и двери распахнулись на нужном этаже.
За деревянной дверью на лестницу что-то возбуждённо обсуждали приглушённые голоса.
Аня резко толкнула скрипучую зелёную дверь.
– Насчёт завтрашнего дня… – говоривший прервал речь и обернулся в её сторону.
На площадке стояла Юлька и двое незнакомых парней. Впрочем, одного из них Аня уже однажды видела – это он, кажется, как-то спрашивал у неё дорогу до метро.
Сигарета, одна на троих, тлела на краю
Все трое обернулись к распахнутой двери.
– Что вы тут! – выкрикнула Аня. – У вас тут лестница не купленная!
Юлька только удивлённо хмыкнула, подёрнув левым плечом.
– Спустимся на этаж ниже? – предложил тот парень, который спрашивал у Ани дорогу. Второй кивнул.
– Пойдём вниз, Юленька? – спросил он бережно, девушка кивнула, и вся компания направилась по ступенькам на нижнюю площадку.
– Это кто такая? – услышала голос Аня.
– Соседка, – пояснила Юлька, – вместе в школе учились. Теперь нашла себе хахаля-буржуйчика, обвешалась бриллиантами и считает себя круче всех в этой жизни. Не обращайте внимания.
Дальнейший их разговор не был слышен с Аниной верхней площадки.
Она вбежала в квартиру, не разуваясь, рухнула на кровать и расплакалась, уткнувшись лицом в подушку.
Ветер гнал по небу тяжёлые рваные тучи, с раннего утра скупо поделившиеся с землёй мелкими колючими снежинками, которые так и не превратились в полноценный снегопад.
Редкие лужи покрылись тонким ледком, который хрустел и трескался под ногами давивших его мальчишек.
Мальчишки шли на спортплощадку играть в футбол – возможно, это были последние выходные без снега.
Артём Зайцев сидел у окошка, подперев подбородок ладонями, и с тоской смотрел из квартиры вниз на приятелей. Полчаса назад они подходили под окна.
– Тёмка! – кричали снизу. – Ты выйдешь?
– Нет, – отвечал он, – меня загнали до вечера!
Когда Артём простужался и его не пускали на улицу, он часто сидел у закрытого окна в шерстяных носках и, прижавшись к стеклу щекой, наблюдал за ребятами во дворе.
Но утром седьмого ноября мальчик был совершенно здоров, и сидеть дома было особенно обидно, а ещё обиднее, если знать, что в этот день планировалась самая первая неофициальная, почти запрещённая октябрьская демонстрация, на которую отправились отец и сестра, а Тёмку не взяли – мал ещё.
Если бы мать ушла вместе с ними, Тёмка, конечно, тоже убежал бы – он уже ездил без взрослых на автобусах и даже на метро, он бы не потерялся… Но мать, словно почуяв Тёмкино намерение, единственная осталась дома, хотя ещё позавчера вечером – он подслушал разговор родителей, притворяясь спящим – они собирались туда втроём, мать, отец и Юлька, а с ними соседка Матрёна Петровна и новые Юлькины друзья, из которых Тёмка знал только одного, бывавшего у них чаще всех – Андрея.
День был ещё выходным, но уже не праздничным. Ни на улице, ни в метро не было атмосферы праздника – Юльку окружали всё те же, что и вчера, что и позавчера, усталые лица, наглухо застёгнутые куртки и пальто.
Лишь при приближении к «Октябрьской» в воздухе начинали чувствоваться частицы напряжённого ожидания, предвкушения единения – всё было в первый раз, и ехавшие по Кольцевой линии люди ещё не знали и боялись этого ощущения.
– А что, если никто не придёт? – спросила девушка тихо, ни к кому не обращаясь, когда они ждали поезда на платформе, – в смысле, кроме нас? Если мы одни будем?
Этот вопрос вертелся на языке давно, уже пару недель, с тех пор, как она узнала от Матрёны Петровны, что демонстрация всё-таки состоится, и «Трудовая Москва» зовёт людей седьмого ноября на Октябрьскую площадь. Но она не решалась его задать вплоть до вчерашнего дня. Вчера же, после объявления ельцинского указа о запрете КПСС, любые колебания могли выглядеть как трусость, и никто из решивших идти не посмел задать товарищам этот вопрос.
– Не может такого быть, Юленька, – твёрдо ответил стоявший возле неё молодой человек, хотя в какое-то мгновенье в его глазах можно было прочесть те же сомнения, но этого никто не успел заметить, – придут люди, обязательно! Не могут не прийти!
…Станция, переход и ведущий на поверхность эскалатор были запружены народом, словно в час пик рабочего дня. Над головами людей плыли наспех сколоченные деревянные дощечки плакатов и незачехлённые металлические наконечники знамён. Толпа бурлила, люди оживлённо переговаривались, кто-то кого-то звал, толкаясь, люди протискивались в направлении, противоположном движению толпы на выход – видимо, многие заранее договорились о встрече на традиционном месте возле ажурной решётки у тупиковой стены «Октябрьской», не предполагая, сколько соберётся людей, и пытались отыскать своих знакомых…
– Руку давай, – пытаясь заглушить гул толпы, закричал на ухо дочери Николай Зайцев. – Держимся, не теряемся!
Он крепко ухватил её ладонь, а за вторую Юлькину руку взялся Андрей, державшийся рядом с ней в метро.
– Не теряемся! – передала ему девушка дальше по цепочке, не вынимая ладони из его руки. Толпа внесла их на длинный эскалатор.
Воздух холодной осени свежей струёй ударил в лицо из ходивших взад-вперёд стеклянных дверей метро с надписью «выход», и ей почему-то вспомнилось, как в детстве, ещё слабо умея читать, она называла эти двери «вдох» и «выдох»…
Теперь она жадно глотала воздух, глядя перед собой.
Площадь была заполнена почти полностью – от кольцевой станции до радиальной, вся проезжая часть и сквер у подножия памятника Ленину. Над толпой колыхались развёрнутые красные флаги. Людское море несло её вперёд, а она всё не могла поверить собственным глазам.
– Народу-то сколько, Андрей! – восхищённо прошептала Юлька. – Значит, пришли всё-таки, пришли, представляешь… Наши…
– Представляю, Юленька, – так же тихо и зачарованно ответил шедший рядом с ней парень и повторил это простое и удивительное слово. – Вот они, наши…