Отрешенные люди
Шрифт:
Писец скрылся за дверью, и его довольно долго не было. Селиван сполоснул лицо в деревянной бадейке и принялся пить из большой глиняной крынки, не обращая на Зубарева ни малейшего внимания, словно не человек находился перед ним, а какое-нибудь насекомое типа жука или таракана. Наконец, писец вернулся, а следом за ним вошел и пожилой солдат при сабле и пистолете, засунутом за кушак.
– Собирайся, с ним пойдешь, - просипел писец простуженным голосом.
– Куда?- спросил Иван, натягивая на себя рубаху.
– На Кудыкину гору, - нехорошо засмеялся писец.
– Там тебе все объяснят, вспомнишь еще про нас, да поздно будет.
На выходе из острога Ивана ждали еще двое солдат, но уже
Так он просидел в камере около недели. Его ни разу не вызвали для допроса, никто к нему не приходил, не интересовался. Он попытался было передать через солдата записку поручику Кураеву, но караульный даже слушать не хотел, а молча уходил обратно. Иван пробовал кричать, дубасить в дверь, петь песни, но ничего не помогало, словно он находился один в безлюдной пустыне. Тогда ему сделалось по-настоящему страшно и вспомнились рассказы о том, сколько безвинных людей без суда и следствия находится в застенках и узилищах по одной лишь причине, что не подфартили высоким господам. Он стал думать о побеге, но эта мысль и вовсе представилась ему безнадежной. Как бежать? Куда? Но и сидеть вот так, словно волк в западне, ему, человеку привыкшему к решительным поступкам и действиям, было просто невыносимо.
Ничего не добившись от караульного, решил притвориться больным, стал отказываться от пищи. Не помогло. Солдат молча забирал нетронутую похлебку и хлеб, на другой день приносил свежую порцию и через час равнодушно уносил их обратно. Не оставалось ничего другого, как начать снова есть, пока силы не оставили его совсем.
Однажды во сне Ивану приснилось, как они с тестем едут в Абалакский монастырь, где он припадает к чудотворному образу Божьей Матери, плачет, просит заступиться за него, обрести свободу. Проснулся весь в слезах от того, что кто-то тряс за плечо. То был все тот же караульный, пришедший за ним, чтоб проводить на допрос.
С тех пор вызывали его по начальству регулярно два, а то и три, раза в неделю, задавали самые разные вопросы, не пытали, а все подробно записывали, начиная от его поездки на Ирбитскую ярмарку и заканчивая присутствием в лаборатории академика Ломоносова, когда тот делал пробы на серебро с привезенных с башкирских земель руд. Иван ничего не скрывал, не таился, не преминул помянуть, что тобольский губернатор Сухарев знал о его поисках, обещал помощь, по его приказу направили с ним двух солдат, которые, правда, самовольно сбежали ... Зубарева не перебивали, подробно записывая все, что он считал нужным рассказать. Следствие шло чуть больше двух месяцев, в камеру стал проникать теплый воздух, повеяло весной, а окончания своего дела Иван пока не видел. Но все вдруг переменилось, когда он заявил, о чем первоначально напрочь забыл, что на поиски руд в башкирских землях получил разрешение в московском Сенате. Через десять дней его отправили в Москву для
Это перемещение несказанно обрадовало Ивана, поскольку появилась надежда на встречу с кем-то из братьев Корнильевых, что почти каждый год наведывались в Москву по торговым делам. Но легко заронить надежду в собственное сердце, гораздо труднее выполнить задуманное. К счастью, почти нетронутыми остались деньги, зашитые в подкладку, хотя кое-что он истратил по дороге на приобретение себе через конвоиров летней одежды и новых сапог. Теперь надо как-то нащупать, найти нужного человека, кто согласился бы за небольшую плату переслать записку на постоялый двор, где обычно останавливались по приезде все тобольские купцы.
В Москве его опять поместили в одиночную камеру, где не с кем было и словом перемолвиться, разве что с многочисленными мышами, в изобилии прошмыгивающими днем и ночью по темным углам, обследуя тесную каморку на предмет нахождения остатков скудной пищи. Иван пробовал заговорить то с одним, то с другим из солдат, но обычно встречал недружелюбный окрик, мол, вступать в разговоры запрещено, и он тут же умолкал, теша себя мыслью, что рано или поздно найдет нужного ему человека.
Привыкнув вскоре к тюремным порядкам и обычаям, он свыкся с пребыванием в остроге, к размеренному течению времени и тому, как день сменяется ночью; становился все менее подвижным, ленивым, постоянно позевывающим и почесывающимся в опрелых местах арестантом. Уже не так часто посещали его мысли о побеге, без всякого интереса шел на редкие теперь допросы, чего-то там полусонно отвечал, признавался, уже не кричал, что будет писать к государыне, сыщет управу на своих притеснителей, незаслуженно оговоривших его, держащих в остроге без всякой на то причины.
Последним поразившим Ивана известием стало признание допрошенного на Колыванском заводе Леврина (не поленились сгонять курьера в этакую даль!), из которого следовало, будто бы он, Леврин, по сговору с ивановым - тестем, Карамышевым, растопил серебряный крест и выдал его за рудное серебро, полученное при пробах. Но уже через день и о том подлоге Иван вспоминал, как о чем-то давнем и несущественном. Гораздо более занимало его теперь нынешнее бытие, к примеру, когда поведут в баню, разрешат ли сходить к обедне или заутрене в местный храм, что находился здесь же, в остроге, куда по престольным праздникам некоторым из арестантов начальник караула разрешал сходить вместе с кем-то из охранников.
Из острожного оцепенения вывела Ивана неожиданная встреча как раз в бане, куда их довольно регулярно водили раз в две недели, во избежание непредвиденных болезней, легко липших к арестантам, находящимся круглые сутки в закрытом, затхлом без доступа свежего воздуха, помещении. В одно из таких посещений, раздевшись и войдя в парную, Иван встретился глазами с крепко сбитым мужиком, чья спина и бока носили следы изрядно прошедшегося по ним кнута палача.
– И ты здесь?
– полуутвердительно спросил тот, немало не смущаясь следов пытки, а даже как бы выставляя их напоказ. Иван не захотел отвечать и пошел в противоположный угол, но вдруг, что-то припомнив, остановился и внимательно вгляделся в лицо мужика.
– Ванька?! Каин?!
– спросил негромко и даже поразился сам себе, обрадовавшись встрече.
– Каин, а то кто же, - сквозь зубы сплюнул тот на мокрый пол и подошел ближе.
– Нашел свое золото?
– Как видишь,- усмехнулся Зубарев, не представляя, как себя вести.
– Где держат?
– спросил, Каин, оглядываясь на дверь, в которую в тот момент заглянул караульный, проверяя, все ли ладно в парной.
– Одного, - сообщил Иван и вдруг понял, осознал, что лишь этот, прошедший, судя по всему, огонь и воду человек, может хоть чем-то сейчас ему помочь.