Отродье. Охота на Смерть

Воронов Владимир

Домовой нахохлился, повернувшись к людям спиной, проворчал:

— Отродье правду говорит — нет у нас души! Да я — тупица, сдуру поклялся намедни, что мы с тобой вместе в болезни и здравии и упокоимся в один день, не думал же, что этот день так скоро настанет… Короче, пока ты призраком ходишь и мне тоже на раду написано!

— Как много нового узнаётся, — отозвался Прад, — а вы с ним случаем ещё не спите вместе? — захохотал.

Арина покраснела:

— Прад, заткнитесь! Мирон, прости меня — я ведь не знала… Прости пожалуйста! Но нам очень нужна твоя помощь! Очень-очень! Кроме тебя нам никто не скажет, что произошло и как теперь быть…

— "Как теперь быть…" — передразнил Домовой, а я разве не предупреждал? Говорил ведь: "Сестрёнка, не лезь ты в это дело! Отойди в сторонку! Не надо!", а ты мне как сказала? "Мирон, твою мать! Говори! А то, как огрею топорищем!"…

Арина обомлела от столь наглой лжи:

— Не правда! Ничего подобного

я не говорила!

— Ну, не знаю… Память с возрастом не та, но кишки на вилы намотать точно грозилась!

— Мирон! Не было такого!!!

— Не было? А кто заклинание говорил? — Он повернулся и серьёзно посмотрел в глаза, прошептав, — "как ни вертись, а с долгами расплатись!".

От удивления она открыла рот. Так вот, что имеет ввиду Домовой! Но разве это имело какое-то значение?

Накануне после трогательного для обоих эпизода на Крымском мосту, они уставшие и обессиленные долго ловили машину — никто не хотел нарушать дорожных правил, подбирая грязную попутчицу на мосту. В итоге, с огромной сумкой наперевес Арина побрела к метро. Прохладный ветер с реки уже не действовал ободряюще, она замёрзла и еле передвигала ноги. Вдобавок ко всему, у берега в сумке сладко захрапел Мирон. Внутри поднималась злость вперемешку с обидой не понятно на кого. Плечо само собой начало сильнее потряхивать сумку, чтобы плохо стало не только ей. Домовой не просыпался. Арина доползла до пустынной набережной со старыми скамейками исписанными надписями "Оля+Толя=", присела, с трудом поборов желание разреветься. Срочно нужно было переключиться на какую-нибудь тему, а то ведь нетрудно и совсем расклеиться.

— Мирон, а ну-ка проснись!

В ответ её неразборчиво послали.

— Мирон, вставай! Есть разговор.

Домовой высунулся из сумки, протирая руками покрасневшие глаза:

— Чё?

— Слушай, я тут подумала… Я ведь тебе помогла?

— И?

— Получается, ты мне теперь должен, а это для вашего брата, вроде, немало значит, так?

Он нахмурился — окончательно проснулся:

— Так.

Арина улыбнулась самой себе:

— Что ж, должничок, давай-ка рассказывай: с кем нам предстоит иметь дело! Кто стал предводителем нечисти?

Мирон окаменел.

Некоторое время смотрел в ночное небо — думал, а потом, приняв какое-то решение, сам себе сказал: "Нет!" — отрицательно показал головой, схватил её руку, прижал к своему тёплому со сна телу:

— Сестрёнка, не проси! Не надо! Уверяю тебя, не нужно оно тебе!

— Мирон, должок!

— Ты не представляешь последствий! Это ужас! Он всемогущ! Ни ты, ни Отродье, никто в мире не сможет с ним совладать! Никто!!! Не проси, пожалуйста, не проси меня говорить!

— Слушай, я всё равно добьюсь от тебя ответа…

Домовой мелко задрожал:

— Как я могу тебя убедить отказаться от задуманного? Сестрёнка, не надо! Это страшно, это…

— Говори!

— Нет.

— Говори!

— Нет, нет, нет, нет!!!

Она разозлилась, вспомнила старую поговорку:

— Мирон, как не вертись, а с долгами расплатись!

Он чрезвычайно жалостливо посмотрел на неё:

— Мир мне свидетель — хотел тебя уберечь, да не смог, — одинокая слеза скатилась по его щеке, — что ж, значит такова судьба. Долги нужно возвращать, каким бы ни был платёж. Прости…

— Ну?!!

— Вам противостоит… Смерть.

— Мирон, кончай юлить! Само собой нам грозит смерть, каждый день можно по дороге под машину попасть… Говори имя! Мне нужно это имя!

Домовой странно посмотрел, а затем щёлкнул пальцами длинной волосатой руки и с громким хлопком испарился в воздухе.

Теперь она поняла, что он вовсе никуда не перенёсся, а просто обернулся красивым серым гребнем с изумрудами, укрывшись на дне сумки, но накануне это ей было неизвестно.

— Чёрт тебя дери! А как же ваш кодекс, а как же обещания и долги, которые непременно нужно возвращать? Лож, везде обман и подлость! — бурчала себе под нос Арина, выходя на дорогу, где через пять минут её и подобрала попутка.

— Ара, так он что-то тебе рассказал или нет? — твёрдо спросил Прад, — мне надоела эта пустая болтовня!

— Смерть… — неуверенно повторила она, не верящим взглядом обведя комнату и коллег, — он сказал, что нам противостоит Смерть… Но я думала — это образно, то есть, ну, как смерть от старости или от болезни…

Её никто больше не слушал. Гита громко ахнула, съехав по дверному косяку на пол. Прад грозно выругался и широко шагая (хорошо, что призрачные ботинки не издавали звука, иначе это было бы очень громко), вышел в подсобку и прошёл сквозь дверь в свой кабинет. Мирон в сердцах плюнул на пол, продолжая тихо материться, ушуршал в самый тёмный угол.

3

"Меня зовут Камилла. Спасибо родителям за это тупое имя. Можешь звать меня Камю. Мне шестнадцать. Я люблю музыку и мандарины, а ещё люблю рисовать, говорят у меня талант — не знаю, никогда об этом не задумывалась — может быть… Больше всего люблю Rasmus, Tokio hotel,

под настроение могу послушать HIM, реже Evanesens и MUSE, только не спрашивай про "Ранетки" — ненавижу! Я не считаю себя ЭМО, а окружающие почему-то считают, что ж — это их дело. Мне же просто нравится этот стиль одежды и музыки. Вообще-то эмо-движение родилось вслед за направлением в музыке, и я прекрасно понимаю почему. Это особенная музыка. Она сильная, яркая, ранящая душу. Я иногда слушаю голос Лаури из Расмуса и слёзы текут сами. Нет. Я не какая-то эмоционально-неуравновешенная малолетка, просто в этих песнях так много боли, любви, преданности, горя, а иногда радости и счастья, что нет слов — лучше не скажешь. Там всё так остро, больно! Но… Самое неприятное, что в реальном мире ничего этого нет. Реальный мир, он состоит из полумер. Никто не умеет дружить, так чтобы пожертвовать собой ради друга, никто не любит, чтобы "и умерли в один день". Я так не хочу. Не хочу быть блондинкой, хотя быть ею проще (у меня серый цвет волос, подруги называли его — мышиный). Не хочу носить скучную одежду, встречая в метро других девчонок одетых в тоже самое. Не хочу смеяться в лицо врагу, который обидел до слёз. Знаю: вряд ли в моих силах, что-то исправить, я и не пытаюсь, но сама попробую жить по-другому. Мне сейчас жутко плохо. Плохо от одиночества. И никто в целом мире этого не знает, им всем всё равно. Сейчас уже семь вечера, а на улице ещё плюс двадцать пять и ни облачка. Терпеть не могу жару и солнце, но кому какая разница? Весной, когда не было солнца, у меня было три лучших подруги. Мы вместе дружили с пятого класса, нас даже несколько раз пытались рассорить учителя, но ничего — мы держались вместе и знали: вместе — прорвёмся! Восьмого марта — тупой праздник, но девчонки захотели пойти в школу на дискотеку. По плану с меня причитались коктейли, с них немного спайса, ну, и так по мелочи… А мне было очень погано на душе… Знаешь, так случается иногда. Без повода, без причины. Погано и всё. Ну, и я не пошла. Весь вечер просидела на подоконнике, укутавшись в плед, слушала Земфиру (последний альбом полный отстой), наблюдала со своего несчастливого тринадцатого этажа за букашками-прохожими, снующими туда-сюда как тараканы, хотелось их всех раздавить. Девчонки звонили, писали MMS'ки, но я не отвечала. Конечно, мы поссорились. Нет. Даже не поссорились, просто, на следующий день в школе они прошли мимо, как будто меня не существует. Такое уже случалось. Я не парилась — друзья ведь иногда ссорятся. Но прошла неделя, за ней вторая. Я искусала все губы, наблюдая на переменах, как они уже втроём весело смеются, секретничают и даже не смотрят в мою сторону. Хотела подойти, но что-то меня останавливало — ждала, чтобы они сделали первый шаг, ведь это такая глупость — один раз не прийти на дискотеку! Они не подошли. Я начала звонить им на домашние телефоны и молчать в трубку, если вдруг подходила одна из них. Я скучала по их голосам, а ещё надеялась, что услышав молчание в трубке, они вспомнят обо мне, представят как мне тоскливо, пусть не позвонят — главное, чтобы вспомнили. Может быть, иногда и вспоминали. Не так. Я уверена, что вспоминали и тоже скучали (ведь с пятого класса вместе), обсуждали, злились, надеюсь, что плакали. Я больше всего ненавижу слово "НО". Но они не подошли, не позвонили, даже с днём рождения поздравили отстранённо как чужую. А я улыбалась. Сделала вид, что подружилась с другими девчонками, короче пускала пыль в глаза, что по идее тоже ненавижу. Начал гулять по вечерам одна, чтобы родители ничего не заподозрили, раньше ведь мы постоянно вчетвером тусовались в подъезде или на лавочках в парке. Теперь я гуляю одна — полезно для фигуры и мозгов. Стараюсь проходить в день по пять километров. Гулю, думаю, подсматриваю в окошки первых этажей… Раз в неделю перед домом выпиваю бутылку Редса. Мама делает вид, что не учуяла запах, а я делаю вид, что не пила. Так и живём. Знаешь… Я даже начала писать стихи. Вот:

Кто-то первым ушёл, не выдержав более нас,

Не сказав, что в душе, будто пламя, играла война.

Вы такими, такими бываете, сёстры, подчас!..

Неужели чужой, неужели плохой я была и для вас?

Да, я не выдержала первым, да, я ушла!

Но неужели причина моего пораженья таится во мне самой?

Да! Я проиграла во внутренней, самой тяжкой войне.

Но самое страшное — вас потерять, я проиграла себе!

Короче, всё кончилось. Я увидела, как на деле умирает дружба. Постепенно привыкла и они тоже. А вчера начались каникулы. Последние каникулы перед взрослой жизнью, перед одиннадцатым классом. Дальше ведь институт, новые проблемы и так далее. А я сижу совсем одна, смотрю, как надо мной издевается улыбчивое солнце и хочу сдохнуть. Решила написать тебе, мы же когда-то классно общались…" — я дописала и нажала "Enter". В ту же секунду где-то очень далеко — на другом конце города, в правом нижнем углу его жидкокристаллического или старого лампового монитора замигал жёлтый прямоугольник, мол — пришло нового сообщение.