Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
– Да понял уже, отче. Харальд перекреститься толком не умел, но насаждал христианство, и ему простилось все.
– Не простилось! Пред Высшим Судией он за все ответ держал.
– Это еще хуже.
– Мишка чуть не проговорился, что навидался такого в прошлой жизни предостаточно.
– Сделал для нас грязную работу? Ну и пошел вон, мы тебя не знаем.
– Не смей так говорить! И думать так не смей! Да, он исполнял приказ, но творить зверства ему никто не приказывал!
Отец Михаил заметно разволновался, на щеках выступил нездоровый
– Однако плодами этих зверств воспользовались. И пользуемся до сих пор. Или те, кто приказывал, не знали: во что это выльется? Знали. Ты сам сказал, что люди были специально подобраны необузданные.
Знаешь, отче, есть в землях Германцев такой город Нюрнберг. Так вот, там был суд. Судили злодеев, проливших реки крови, творивших страшные зверства. А те оправдывались тем, что, мол, выполняли приказ. И суд решил: выполнение преступного приказа есть преступление. Так же, как и отдание такого приказа. Казнили всех: и тех, кто приказывал, и тех, кто исполнял.
– … Мудро приговорили.
– Значит, за дела Харальда должен был нести ответ Ярослав Мудрый. И святые отцы, которые те деяния благословили.
– Значит, вы должны уйти из Ратного и вернуть эти земли язычникам!
"Ну да! Разбежались! Дед Корней - не Горбачев, Погорынье - не Прибалтика. Он тебе так уйдет - внукам рассказывать будешь, если выживешь, конечно. А я-то чего правозащитником заделался? Прямо тебе сталинские репрессии разоблачаю. Да, но отвечать-то что-то надо?".
– Что молчишь?
– Отец Михаил попытался заглянуть Мишке в глаза.
– Не так?
– Это невозможно…
– Невозможно? А судить дела столетней давности, пользуясь их плодами, возможно?
– Отче…
– Нет, слушай! Сидишь на земле отвоеванной предками, пользуешься ее богатствами, продолжаешь дела их (пусть, по-другому, но продолжаешь) и называешь их преступниками? Да тот старик, что предков славил, в сто раз честнее тебя!
– Отче…
– Молчи! "Не суди, и да не судим будешь". Это для кого сказано? Только для меня? Или для всех? Суд в Нюрнберге… Наслушался на торгу купцов иноземных… Пращуры твои кровь проливали, исполняя свой долг так, как они его понимали, служили Князю Великому и Православной церкви, так, как умели. Что те купцы о них знают? Как ты можешь их судить?
– Но что же…
– Живи достойно сам. Не твори того, что считаешь непотребным, а пращуров благодари за то что живешь на своей земле и в свете Истиной Веры, а не воешь с голоду на гноище и не коснеешь в дикости. Дела же их Высший Суд уже рассудил, не нам его поправлять. "Мертвые сраму не имут". Язычником был князь Святослав Игоревич, но истину изрек великую, и касается она не только павших на поле брани, а всех!
В помещении повисло тяжелое молчание. Отец Михаил тихонечко покашлял, сплюнул в тряпочку, потом
– Увы, Миша. Прошлого не вернешь и не исправишь, можно только не повторять прошлых ошибок.
– Но как определить: то ли творишь?
– Вера, Миша, только Истинная Вера укажет достойную цель и достойные средства ее достижения. Слабый вопиет к Небесам о защите и утешении, сильный же взыскует путеводной нити.
– А ярый?
– Ярый алчет служения!
– Пассионарии…
– Что?
– Ярому нужна только идея.
– Пояснил Мишка.
– Все остальное он сам решит.
– Так. А идею эту дает Православная Вера.
– Делай, что считаешь должным, но спрос будет только с тебя, спрятаться не за кого.
– Вижу, что понял, отрок.
– Один умный человек мне недавно сказал: "И хорошие люди творят зло, если считают, что поступают верно".
– Если боишься случайно сотворить зло, Миша, посади себя на цепь. Но помни: духовные узы крепче любых цепей. Вера и есть сии духовные узы. Вера - вообще все!
"Гм…На фронтоне Исаакиевского собора есть надпись: "На тя, Господи, уповаем, да не устыдимся вовеки". Не об этом ли?".
– Спасибо, отче.
– Тебе, Миша, спасибо: только с тобой и поговорить о таких вещах, душу отвести. Что-то, вижу, еще тебя гложет?
– Да, Илларион, будь он не ладен! Глупость я сделал…
– Ну, будет! Наговорились!
– Раздался от дверей голос.
– Ступай-ка ты, Мишка домой. Святой отец утомился, ему поесть и отдохнуть надо!
В дверях, закрыв могучей фигурой почти весь проем, высилась тетка Алена. Отец Михаил вздрогнул, словно от грома небесного, во взгляде его снова засквозили тоска и беспомощность.
– Царю Небесный, дай мне силы!!!
– Будут, будут тебе силы.
– Почти мужским басом проворковала Алена.
– Сейчас кашки с молочком поешь, таким богатырем станешь! Ступай, Мишка, ступай.
– Богородица Дева! Заступница Небесная! Обрати светлый лик свой…
Захлопнувшаяся за спиной дверь обрезала полный страдания голос монаха. Роська вылупился удивленно, даже, несколько испугано.
– Минь, чего это он там плачет?
– Он не плачет, он вопиет!
– А… Почему?
– Лечиться бывает трудно и больно. Особенно, если болезнь запущена.
– Ага! Особенно, если такая бабища лечит!
– А другая и не справится. Помоги-ка с крыльца слезть. Не навернуться бы опять.
"Да, сэр, крепенько Вам монах насовал и, позвольте Вам заметить, за дело. Как, все-таки легко на критиканство сорваться! Все вокруг в дерьме: и Ярослав Мудрый, и Харальд, и вся сотня, и тут выхожу я - в судейской мантии, истиной в последней инстанции на устах и сияющим нимбом…вокруг жопы. Всех осудил, всех заклеймил… Позорище, блин! Только такой святой, как отец Михаил, и мог меня матюгами не обложить.