Отряд
Шрифт:
– На!
– Ну, вот, - попробовав монеты на зуб, удовлетворенно скривился Гришаня.
– Стало быть, слушай. Пойдешь сейчас в корчму, скажешь - поклон, мол, дядьке Флегонтию - и сразу по лестнице, наверх, в горницу. Там девчонка сидит, прядет, светленькая такая, в сарафане лазоревом. Вот она и есть. Смотри, не говори ни слова - гулящие то не любят, - сразу целуй в уста да сарафан рви.
– Так прямо и рвать?
– А как же, коли за все уплачено?
– Ну… - У Галдяя аж глаза загорелись, до того захотелось сорвать сарафан с гулящей девчонки. Так прям и представил!
– Она хоть ничего, красивая?
– Глаз не оторвешь! Ну, удачи! Потом во двор выйдешь, на следующий раз столкуемся.
Эта последняя фраза несколько успокоила Галдяя: раз Гришаня договаривается с ним на следующий раз, значит, не такой уж он и пройдоха, несмотря на то, что рыжий, да к тому же - косой.
– Давай, давай, не трусь!
– похлопав подьячего по плечу, Гришаня ловко закинул монеты за щеку.
Ухмыльнувшись, Галдяй с видом бывалого человека вошел в постоялую избу. Тут же громко, как научил Гришаня, поздоровался:
– Поклон дядьке Флегонтию.
Никто и ухом не повел: хлебавшие из общей миски какое-то варево угрюмые мужики, как хлебали, так и хлебали, а шустрый корчемный служка деловито протирал стол. Тоже не обернулся. Да не больно-то и надо. Несколько обидевшись на этакое невнимание, подьячий поискал глазами лестницу, нашел, поднялся… Пока все шло так, как и говорил рыжий. Ага, вот и горница. Зажмурив глаза, Галдяй толкнул дверь… И, подняв веки, застыл: на лавке у самого окна сидела красивая голубоглазая девка с толстой золотистой косою, одетая в лазоревый сарафан поверх вышитой белой рубахи, и, что-то вполголоса напевая, сучила пряжу.
Вот она, светленькая! Гулящая девка. Ага, вот посмотрела с улыбкою. Зовет!
– М-мых!
Застонав, подьячий скинул кафтан, тигром бросился к лавке и, запрокинув девчонку, принялся целовать в уста, одновременно раздирая руками рубаху. Душа Галдяя пела! Ну, вот оно, вот оно… вот сейчас… Впервые!
Бац!
Девчонка вдруг вывернулась, ударила его ладонями по ушам и дико заверещала:
– Тятенька! Маменька! Братцы! Помогите, в своем дому чести лишают! Ах ты коркодил вислоухий!
– Девица ухватила прялку да со всего размаху треснула ею по башке незадачливого насильника.
– Ай!
– обиженно закричал тот.
– Ты чего дерешься-то, тля? Иль двух алтын мало?
– Ах, тля?!
– Девчонка с неожиданной силой оттолкнула от себя подьячего и угрожающе замахнулась прялкой.
Быстро сообразив, что здесь ему, похоже, ничего не светит, Галдяй проворно ретировался, выскочив в сени - богатые, двухэтажные, с большим открытым окном… куда, сломя голову и бросился подьячий, услыхав шаги быстро поднимающихся по лестнице людей.
– Маменька! Тятенька! Братцы!
– продолжала вопить девчонка, будто это ей, а не Галдяю перепало по башке прялкой.
– На помощь! На помощь! Чести лишают!
– Да где насильник-то, доча?
– Эвон, верно в окошко выпрыгнул!
– Ничо! Посейчас догоним. Ужо покажем собаке!
Удачно
Вихрем проскочив мимо пса, несостоявшийся насильник с ходу заскочил на собачью будку и, подпрыгнув, дотянулся до частокола. А вот перевалиться через него сил уже не хватило - завис.
– Ату его, ату!
– кричали выбежавшие на задний двор родственники девки - сигать из сенного окна в навозную кучу никто из них не захотел. Но вот прибегли, потрясая палками.
– Куси его, куси!
Почувствовав поддержку, псинище осмелел и, зарычав, бросился на бездвижно висящую жертву, ухватив за самый зад.
– Ай-ай-ай!
– заверещал Галдяй и, оставив в собачьих зубах изрядный клок штанов и мяса, живо перевалил через забор и дал деру.
Он бежал, не чуя под собой ног, а сердце стучало, и в висках билась кровь, словно подгоняя - быстрее, быстрее! Позади слышался топот и крики. Хорошо - не рядом еще, далече.
Не оглядываясь, Галдяй свернул в какую-то подворотню, слава богу, не заколоченную и оттого превращенную в выгребную яму. Не обращая внимания на мерзкий запах, бросился брюхом вниз, в лопухи, прополз, выбрался к черторыйским оврагам и, добежав до ручья, затаился в колючих кустах. А за ним, между прочим, давно никто не гнался.
– Вот курва рыжая!
– Галдяй выругался и тут же застонал - покусанная задница сильно ныла, прям огнем горела, словно подьячего только что поджаривали в аду на сковородке.
Не увидев преследователей, искатель продажной любви несколько воспрянул духом, отчего зад заболел еще сильнее. Конечно, нужно было поскорей убираться отсюда, только вот куда? Домой - подозрительно рано, да и видок тот еще… Лучше в приказ, с приказными-то во время задания еще и не то бывает! Этим и отбрехаться - ходил, мол, на Покровскую, вот и… Да, но в таком виде по Москве не пойдешь! В рваных штанах, без кафтана. Да и запах… Галдяй поморщился и, оглянувшись, посмотрел на норовистый ручей Черторый. Хорошо бы вымыться!
Забредя подальше в кусты, подьячий разделся и, отыскав мель, уселся задницей в холодную воду.
Господи! Хорошо-то как! Славно.
И тут вдруг послышались голоса. Галдяя словно ветром унесло в кусты - пусть колючки, зато укромно. Голоса приближались - тоненькие, звонкие, - и вот уже на берегу ручья показались двое мальчишек. Те самые, белоголовые, погорельцы… Ах, ну да, они же говорили, что пока живут на постоялом дворе у… У Флегонтия! Господи… Их еще тут не хватало.
– Смотри-ка, Кольша, кажись, кто-то в кустах прячется!
– вдруг посмотрев на тот самый куст, за которым скрывался подьячий, заявил младший парнишка.