Отряд
Шрифт:
И, самое главное, парни вовсе не собирались забывать ошкуя, пожар, смерть Ртищева и еще многих и многих людей. Где-то по московским улицам ходил зверь в человеческом облике, и обезопасить от него горожан было, пожалуй, не менее важно, чем разбираться с мелкими лиходеями. Кто-то хитрый, хитрейший, обстоятельно рвал время от времени появляющиеся ниточки, оборвав жизни Гермогена Ртищева и его слуги. Иван не без оснований считал причастным к пожару и гибели Гермогена Телешу Сучкова, который, увы, покончил жизнь самоубийством. И покончил - ни с того, ни с сего. Мог бы, в конце концов, если уж так хотел, расстаться
– Да брось ты мудрствовать, - потянувшись, заметил Прохор.
– Заела парня совесть, вот и сотворил над собой такое, - бывали и не такие случаи.
– Бывали, - Иван согласно кивнул.
– Только мне что-то не верится.
– И мне не верится, - поддакнул из своего угла Митрий.
– Больно уж весел был этот Телеша Сучков, когда мы его брали. Надеялся, что выручат? А вышло - наоборот. Кстати, на синяки на его запястьях внимание обратили? Словно бы держал парня кто-то.
Прохор усмехнулся:
– Его ж связанным вели, вспомни! Вот веревки-то и натерли запястья.
– И все же - ну не верю я в это самоубийство, хоть режь меня на куски!
– махнув рукой, громко заявил Митрий.
– Ну, ну, - предостерег парня Иван.
– Вот только орать здесь не надо. Я тоже не верю - и что? Это все лишь догадки, а - как говорил незабвенный Андрей Петрович Ртищев - где доказательства? А нету!
– Так надо искать!
– снова взвился Митька.
– Вот, - Иван улыбнулся.
– Вот именно что надо. Так что ты, Митя, и поищи… Я слишком на виду, Проша - прямолинеен, еще кого прибьет… А ты вот, самый из нас неприметный… Проверь-ка еще раз приставов с катами, из тех, что тогда в карауле стояли.
– Так ведь была же уже проверка!
– хохотнул Прохор.
– И наказали тогда, помнится, всех.
– Все - это никто, Проша!
– откинувшись спиною к стене, негромко заметил Иван и, повернувшись к Митрию, добавил: - Ты, Митя, их расспроси осторожненько… что да как… Их ведь кто опрашивал-то?
Митрий хохотнул:
– Так самый средь нас знаменитый - Галдяй. Кстати, что-то его долго нет. Не приключилось ли что, а? Может, съездим, посмотрим?
Иван посмотрел в окно на быстро синеющее небо. Встал, вышел из-за стола, махнув рукой друзьям:
– А пожалуй, съездим. Запамятовал, он в какой кабак-то пошел?
– На Остоженку - там больше всего и лиходейничают.
– Оно понятно - Чертолье рядом, в случае чего есть где укрыться… Ну, - Иван надел шапку.
– Едем!
– Пистоли прихватим, Иване?
– вдруг озаботился Митрий.
Иван и Прохор переглянулись и вдруг, не сговариваясь, захохотали, причем довольно громко.
– Это с каких пор ты пистоль с собой стал брать, Митя?
– отсмеявшись, участливо поинтересовался Прохор.
– С тех пор как с князем Михайлой Скопиным-Шуйским стрельбой по мишеням балуешься?
Митька отмахнулся:
– Ладно вам издеваться-то. Ну, стреляем иногда на пари с князем, и что? Он у меня, между прочим, третьего дня такую знатную книжицу выиграл… Пришлось отдать. Ничего, даст Бог, отыграю.
– Ну, смотри-смотри,
– Смейтесь, смейтесь…
Выйдя из приказной избы, парни отвязали коней и на рысях поскакали к Остоженке. На вечерних улицах, особенно здесь, в центре города, было довольно людно, так что пришлось придержать лошадей, а кое-где и вообще спешится, пропуская толпу артельщиков - плотников, каменщиков, штукатуров, с веселыми песнями возвращавшихся после трудового дня. Наконец, толпа схлынула, и снова стало можно проехать, - выехав за стены Белого города, поскакали быстрей, стараясь успеть в кабак до наступления темноты.
– Эвон, «Иван Елкин», - Митрий махнул на прибитые над неприметной избенкой еловые ветки - знак «царева» кабака.
Чтобы не привлекать излишнего внимания «питухов», спешились не у самого кабака, а чуть дальше.
– Оставайся здесь, - на правах начальника приказал Иван Митьке.
– Стереги коней да посматривай…
– Вот так всегда, - подчиняясь, вздохнул парень.
– А я-то пистоль с собой прихватил.
Иван усмехнулся:
– В кабаке-то от Прошкиных кулаков куда больше пользы, чем от любого пистоля!
– Да уж, - протягивая Митьке поводья, польщенно согласился Прохор.
Оставив под надежным присмотром тыл, парни перекрестились и зашагали в призывно открытую дверь питейного заведения.
Ой ты гой еси,
Православный царь!
Ударила по ушам лихая кабацкая песня. Жарко пахнуло чесноком, человеческим потом, ну и, конечно, переваром - самодельной водкой, коей целовальники, нарушая всяческие законы и постановления, охотно торговали по вечерам, ничуть не боясь царевых людишек.
Небольшое кабацкое помещение тускло освещалось тремя безбожно чадящими светильниками, длинный - и единственный - стол был уставлен чарками, кружками и деревянными кадками с капустой и огурцами. Кадок было мало, - не есть сюда приходили - пить. Народу - дюжины полторы, кто-то уже упился и теперь задавал храпака под столом, уютно подложив под голову свернутый в трубку кафтан, кто-то положил прямо на стол забубенную голову и спал так, а большинство находилось еще в той замечательной стадии где-то между легким подпитием и полным перепоем, что так мила сердцу любого русского человека. Когда чувствуешь себя безмерно счастливым, хочется всех любить, а случайные собутыльники-питухи кажутся в высшей степени высоконравственными и милейшими людьми. Чтоб они сняли с какого-нибудь вконец упившегося пропойцы кафтан? Да что вы… ну, если только пропить… если уж совсем денег не будет, уж тогда, ладно, можно…
Собственно, этим сейчас и занимались двое слегка подвыпивших мужиков, стаскивая не только кафтан, но уже и сапоги, и рубаху с какого-то подгулявшего молодого парня… в котором вошедшие, к ужасу своему, сразу же признали младшего своего сотоварища, подьячего Галдяя Сукина.
– Эй-эй, робята!
– подойдя ближе, предупредил Прохор.
– Что это вы делаете-то, а?
– Мы - водку пьянствуем!
– обернувшись, охотно пояснил один из питухов.
И Прохор, и Иван вздрогнули:
– Михайла! Пахомов! Ты-то как здесь?