Отступник
Шрифт:
— Вот так. Я отказываюсь вылетать на зачистку.
— Проклятье, то есть, мы теперь вообще должны идти на зачистку без двоих? — воскликнул Маркус. — Я понимаю, что Юджин твой старый друг, но как же мы? Ты наш лидер — и бросаешь всех нас из-за него одного?!
— Я предлагаю вам всем присоединиться ко мне. Мы не обязаны погибать только потому, что какой-то ублюдок спровоцировал Юджина.
— Охренеть! — выдохнул Шрайвер. — То есть, вообще вся «первая» команда не пойдет? Мы с «третьей» сами не справимся вообще!
— Ронни, я предлагаю то же самое и вам всем. Проявите
— Конрад, а кто тогда будет останавливать прорыв?!!
— Как это кто? Военные. Спецназ. Охрана.
— Ты издеваешься?! Они не справятся тем более!!!
Я посмотрел ему в глаза:
— Вот именно, Ронни. Без нас они не справятся. Точнее, справятся, но ужасной ценой. Мы получили замечательный шанс наглядно показать это «нормальным». Лично с меня довольно. Я больше не хочу быть рабом. Меня больше не устраивает существующее положение вещей.
Тут я заметил, что в дверь заглядывают бойцы второй и третьей команд. Ну, все зрители в сборе, пора толкать речь.
— Итак, парни, описываю расклад: в дополнение к нашему обычному положению нас вынуждают идти на опасную миссию без очень важного члена нашей маленькой группы, и я гарантирую вам, что потери будут больше, чем в «Астарте». Я не собираюсь на это соглашаться. Настал переломный момент: если все мы проявим солидарность и откажемся выходить на зачистку — заставим и командование, и общественность с нами считаться.
— Это ничего не изменит, — возразил Карл Вогель, — только усилит всеобщую ненависть к нам. Нас сделают козлами отпущения за огромные жертвы.
Вогель для нас — относительно чужак. То есть, парень он неплохой и компетентный, но мы все — «первая», «вторая» и «третья» команды — вроде как семья. Почти все, кроме собственно Вогеля и того парня из учебки — мои бывшие ученики. Я сам, будучи одним из первых «спецов»-чистильщиков, натаскивал и тренировал их, все они в то или иное время состояли в моей команде и ходили в бой вместе со мной. Я знаю их, а они знают меня. А Вогель — он чужой. Его перевели к нам, в столичный мегаполис, с периферии.
— Ошибаешься, Карл. Да, нас будут обвинять — нас и так постоянно обвиняют в чем только можно. И я хочу это изменить. Один невыход на зачистку — и все поймут нашу важность. И тогда мы сможем повлиять на сложившееся положение. Добьемся восстановления наших человеческих прав.
— Вряд ли ты чего-то добьешься из самой глубокой шахты уранового рудника.
— Какого еще рудника? Туда отправляют нестабильных и опасных за совершенные преступления. А мы в порядке.
— Для нас сделают исключение — и отправят. Чтобы другим неповадно было.
Я расхохотался:
— Каким еще «другим»?!! Кроме нас, у министерства по особым ситуациям еще шесть команд по всей стране, которые, к слову, нам и в подметки не годятся. Нас нельзя заменить. И будь уверен, что эти шесть команд точно отзовут в столицу, чтобы справиться с прорывом в «Фолькеншутце». И эти команды обязательно понесут потери. Сослать нас в шахты — все равно, что отрубить себе обе руки перед лицом врага. Уже через пару часов всем станет ясно, что без нас будет хреново. Один невыход
— Да, но то, что ты предлагаешь — натуральный мятеж. Нам этого не простят.
— Карл, что ты несешь? Какой мятеж? Мы же даже не военные! Это забастовка, только и всего. Почему врачам и учителям можно, а нам нельзя?
— Только это, Конрад, — сказал Герхард, — а как же люди? Куча народа умрет от нашей забастовки! Мы не можем поступить так бесчеловечно!
— Ты про тех, которые оказались между пораженными этажами? Порча доберется до них раньше нас, кого не смогут эвакуировать спасательные дирижабли — так и так покойники. На самом деле, мне тоже их жаль. Да, мне действительно жаль людей, пусть они и отняли у меня все права и низвели до рабского положения. Но я не собираюсь более за них сражаться. Они не дали мне такого стимула. Почему Первому-из-нас еще при жизни поставили памятники в двух странах?! Почему все его бойцы стали героями? Им всем памятники стоят, большинству — групповые, но многим персональные поставлены. А нам где памятники? Скольким из нас, погибшим при исполнении долга, хотя бы медаль посмертно дали?!!
— Давай смотреть правде в глаза, — вздохнул Герхард. — У Первого не светились глаза, как у тебя, и не росли рожки на лбу, как у меня. Двести лет назад люди еще не понимали, кто и что он такое. А его бойцы — они вообще были обычные люди практически…
— Ну и как ты думаешь, Герхард, совершил бы он все свои великие деяния, если б наградой за них ему были не почет и памятники, а ненависть и презрение?!! Я понимаю, Герхард, ты замечательный человек, тебе трудно отказаться от людей, хоть они и отказались от тебя… Но вспомни — твоя жена вышла замуж, не спросив развода, как вдова, твоя дочка называет отцом чужого мужика. У тебя отняли ребенка, даже не спросив. Как будто ты умер.
— Не трави душу, Конрад… Будем откровенны, так лучше для Кристины…
— Да вот ни хрена, Герхард! Ты как личность самый достойный и лучший из нас. Эталон человечности. Я бы без колебаний доверил тебе своих собственных детей, если б они у меня были, и ни на миг не усомнился бы в их полной безопасности рядом с тобой. У твоей дочери отняли лучшего отца, которого только можно было бы пожелать любому ребенку. И это — преступление не только против тебя, но и против нее.
И тут на стене завопил коммуникатор внутренней связи:
— Кёрз, мать твою за ногу, почему твоя задница еще не в дирижабле?!!
Полковник Айсман в своем репертуаре. Интересно, почему комендантом базы «спецов» назначили человека, который нас ненавидит?
— Ладно, парни, пора подводить итоги. Я не лечу. Кто не со мной — ну, я не могу отказать вам в праве на свободу выбора, как это сделали люди, и желаю удачи.
Повисла тишина, я внутренне напрягся. Мой наработанный за годы авторитет среди собравшихся — посмотрим, чего он стоит.
— Да ну нахрен, — махнул рукой Маркус. — Вшестером, без двух лучших бойцов, включая лидера, наша ценность падает втрое, а шансы на выживание и того ниже. Посмотрим, что в итоге выйдет. Меня, признаться, тоже давно достало все.