Отверженный. Дилогия
Шрифт:
Это было неожиданно. И что самое интересное – Мила была в чём-то права. Не то чтобы мне прямо стало бы от этого больно, но я вспомнил, как неуютно мне было у Денисовых, как, глядя на Глеба и его родителей, я постоянно вспоминал свою семью. И что уж врать самому себе – мне было больно. Мила оказалась права.
Но я не мог понять одного – ладно врать по телефону, но как она умудрялась делать это с глазу на глаз, с моими-то способностями к эмпатии? Неужели, она умела так закрываться? Одно дело – не рассказывать про отношения с родными,
– Всё равно не понимаю, зачем ты придумала эту историю с занятиями. Такое ощущение, что тебе прямо нравилось мне врать.
– Ничего я не придумала! Я действительно напросилась к Ярославу Васильевичу и даже сходила на два занятия, а потом позвонила мама и сказала, что они решили сделать мне сюрприз и ждут меня в Сочи. И куда мне было деваться? Пришлось тебе врать. По телефону такие вещи рассказывать тем более не хотелось. Но хоть мне и жаль, что всё раскрылось именно так, я рада, что это вообще раскрылось. Мои родные ещё три дня будут в Сочи, и они ждут нас. Я хочу тебя с ними познакомить. Ты готов поехать прямо сейчас? Или завтра?
– Никуда я не поеду. Ни сейчас, ни завтра, – отрезал я.
– Но я хочу познакомить тебя со своими родителями!
– Я уже познакомился с родителями Глеба – мне хватает.
– Родители Глеба тебя чем-то расстроили?
– Нет, всё нормально. Просто я не хочу никуда ехать. Давай оставим эту тему!
– Но я больше не хочу, чтобы между нами были хоть какие-то секреты! – уже почти кричала Мила. – Я хочу, чтобы ты меня простил!
– Не за что мне тебя прощать. Ты права: мне очень тяжело без семьи.
– Я просто боялась, что ты меня бросишь, когда узнаешь, что я не такая, как ты, в смысле, что не совсем одна осталась. Я так боюсь тебя потерять.
– Не бойся.
Я посмотрел на Милу. Она сидела напротив меня, на кровати Глеба, заплаканная, расстроенная. Где-то там, в Сочи, находилась её семья, а она примчалась ко мне в Новгород. Можно было, конечно, сколько угодно обижаться, но нельзя было не признать, что она была права – если бы она мне всё рассказала, мне было бы ещё больнее ощущать свою брошенность и ненужность родным. И хоть я уже с этим смирился, как с фактом, но всё равно было обидно и больно. И, как ни крути, никого ближе Милы у меня теперь не было.
– Ты простишь меня? – робко спросила Мила ещё раз.
– Мне не за что тебя прощать, – ответил я. – Но больше мне не ври. Никогда.
– Больше не буду, – ответила Мила и снова заревела.
– Сейчас-то ты чего плачешь? – удивился я.
– Не знаю, – ответила Мила и улыбнулась сквозь слёзы. – Так мы…
– Нет! – сразу же отрезал я, поняв, к чему она клонит. – В Сочи я не поеду! Хватит! Мне бы от Москвы отойти. А ты поезжай, я не против. Семья – это действительно важно, и я
Мила отрицательно покачала головой, размазала по щеке очередную слезу, улыбнулась и сказала:
– Я больше никуда от тебя не уеду и тебя никуда не отпущу! Ты мой!
*****
Иван Иванович Милютин и старший следователь Прохоров сидели за массивным металлическим столом комнаты для допросов. Отворилась дверь, и охранник ввёл Олега Левашова. Молодой граф, щурясь, и не до конца ещё отойдя от сна, разглядел сидевших за столом и спросил:
– А днём нельзя было это сделать? Или боитесь, что убегу?
– Увы, ситуация неожиданно изменилась, и нам приходится спешить, – ответил Милютин. – Уж поверь, мы с Артёмом Савельевичем нашли бы, чем заняться в это время.
– Изменилась до такой степени, что вы решили разделаться со мной среди ночи? – искренне удивился Левашов.
– Делать мне больше нечего – лично такой ерундой заниматься, – усмехнулся Милютин. – Для этого у нас есть специально обученные люди. Проходи, садись!
Охранник провёл Левашова к стулу и проследил, чтобы он сел. После этого охранник покинул комнату, а молодой граф обратился к сотрудникам КФБ:
– И что же такого случилось, позвольте спросить?
– До нас дошла информация, что твой дед каким-то образом узнал о том, что ты у нас, – ответил Иван Иванович.
– И после этого вы решили меня побыстрее прикончить?
– Ты совсем идиот? – удивлённо воскликнул Милютин. – Ты, вообще, слушаешь, что тебе говорят? Я тебе только что сказал, сам я такой ерундой не занимаюсь! Мне не положено! Да и как мы тебя теперь прикончим? Всё! Ушёл поезд! Но оно и хорошо, что не успели. Дед у тебя настырный, раскопал бы, раз уж наводку получил. Сейчас наша задача: быстро тебя оформить и уже утром отправить в закрытую психиатрическую клинику для проведения экспертизы.
– Зачем? – насторожился Левашов.
– Затем, что вариантов не осталось – теперь только суд и клиника.
– Я не пойду в психушку! – закричал молодой граф. – Это позор! Вы обещали! Лжецы! Ненавижу вас!
Левашов вскочил и чуть было не бросился на сотрудников КФБ, но Милютин сделал резкое движение рукой в сторону парня, и того сразу же скрутило, да так, что он не мог пошевелиться. Иван Иванович продержал пленника в таком состоянии примерно половину минуты, потом ослабил заклятие и жёстко сказал:
– Угомонись, мальчик! Сядь и не делай глупостей!
– Но вы обещали! – воскликнул Левашов, но уже другим тоном – обиженным, растерянным. – Это позор! Я не псих!
– Сядь, я сказал! – уже заметно повысил голос Милютин.
Левашов послушно присел на стул.
– Есть вариант, – сказал Иван Иванович. – Хотя такой поддонок, как ты, его не заслужил. Но для этого надо, чтобы тебя простили Андреев и Зотовы и не настаивали на твоём наказании и забрали заявления в полиции.
– Они меня не простят.