Отверзи ми двери
Шрифт:
– А сестра вам для какой надобности?
– спросила Таня.
Лев Ильич даже вздрогнул, так она их ждала и вроде даже хотела, чтоб была семья, и у нее надежда забрезжила, а тут, видно, сразу ей все это не понравилось.
Даже Лида не успела ничего сказать, Лев Ильич только заметил, как глаза у нее сузились, она вздохнула, приготовившись, но тут Таня, стоявшая по-прежнему у плиты, скрестив руки под грудью, вдруг закричала и забилась... Лида и Лев Ильич, опрокидывая табуретки, бросились к ней: над плечом у Тани распустился, потрескивал разноцветный зонт хлопушки.
– Это он - он!
–
– Простите, мадмуазель, - "ряженый" скромно склонил прорезанную не то морщинами, не то какими-то рубцами лысину, - искусство всегда столь сильно действует на непосредственную, а стало быть, особенно восприимчивую натуру.
– А я - я?
– закричала Лида.
– Что ж ты про меня забыл, Аркадий?
– Возможно ли?
– патетически спросил Аркадий и желтые глаза его загорелись тяжелым, мрачным огнем.
– Возможно ли забыть про вас?.. Позвольте ручку.
Лида протянула подрагивающую руку, видно было, как она напряглась, глаза стали совсем узкими. "Тут еще ничего не ясно, ничего не решено..." - успел подумать Лев Ильич.
Аркадий не поднимаясь крепко взял ее за руку, кисть у него была широкая и видно сильная. Другой рукой он скользнул до ее обнаженного локтя, все так же тяжело и не мигая глядя ей в глаза, потом что-то в глазах у него как бы дрогнуло - и тут Лида закричала, отдергивая руку - по ней, бешено вращалась, спиралью закручиваясь, все ближе подбираясь к плечу, огненная змея, потом она исчезла, Лида с криком подняла руку к уху и вытащила маленький красный шарик.
– Вы... фокусник?
– изумленно спросила Таня.
– Ну что вы!
– Аркадий не улыбнулся, но как закончивший свое дело мастеровой, хлопнул стопку и понюхал корочку.
– Фокусник - это высокий класс, а я скромный чудодей. Служитель культа, - он тут же наполнил свою стопку.
– За очаровательных хозяек, которые были так добры, что уделили несколько мгновений моему скромному ремеслу.
Теперь все сидели тесно за столом, даже Таня с пылавшим лицом. Она позволила себе налить и чуть пригубила.
– И вы много... такого знаете?
– спросила она, не спуская глаз с Аркадия.
"Ну чего я приперся?
– с досадой думал Лев Ильич.
– Как бы им тут хорошо было..."
– Что вы, - скромничал Аркадий, - забавы молодости. Теперь все это в большом плюсквамперфекте. Наша дорога с моим другом и идейным руководителем, и не побоюсь сказать, гениальным преобразователем древнего жанра - Василием Постниковым проложена через совсем иные сферы. Мы, так сказать, вторгаемся в то, во что человечество, в силу своего тысячелетнего невежества и не осмеливалось вторгаться. Только отдельные, столь же могущественные художники, оставили свои робкие следы на тех покрытых вековой пылью тропинках, которыми мы теперь шествуем. Не так ли, Вася?..
Он проговорил всю эту свою малопонятную речь и даже вопрос свой обратил не к приятелю, а по-прежнему тяжело глядя Лиде в глаза. Льву Ильичу теперь казалось, что меж ними в тот момент, когда он держал ее за руку, установилась какая-то связь, она уже не прерывалась, и все, что он говорил, не имело ровно никакого значения. Лида откинулась, прислонилась к стене, уронила одну
– В каком же вы теперь жанре выступаете?
– спросил Лев Ильич, надеясь перебить его и порвать то, что было уж просто неприличным.
– Может быть ты, Вася, объяснишь нашему новому другу? Ну хотя бы принципы и сюжет, ибо объяснить все, как вы сами понимаете, невозможно - возьметесь ли вы рассказать "Реквием" Моцарта?
Тут он глянул на Льва Ильича и тот засмеялся: пока что он добился своего нить была порвана и Лида рядом на стуле освобожденно вздохнула.
– А вы напрасно смеетесь, - Аркадий налил себе еще и тут же выпил, бросил в золотую пасть корочку хлеба.
– Видите всю эту роскошь?
– широкий жест на уставленный явствами стол.
– Ну может ли бедный артист позволить себе такое, даже когда он ослеплен любовью, как мой высокоталантливый друг? Он готов, он способен отдать все, чтобы доставить своей подруге эту маленькую радость выпить и закусить, но у него нет, простите за грубость, возможностей, презренного металла, средств к необходимому для такой высокой любви шикарному существованию. Чтоб оформить бриллиант чистейшей воды, нужно достать другой бриллиант, и только заложив его, мы соорудим достойную оправу... Я доходчиво объяснил?
– Да, только вы не ответили на мой вопрос.
– О! Интеллигенты!
– щелкнул металлом Аркадий.
– Им подавай ответы, а вопросов у них миллион. Искусство не должно отвечать на вопросы - оно само ответ, в себе, в собственной гениальности оно содержит все ответы. Как я вам объясню "Реквием" Моцарта, ежели вы не хотите слушать его, а получить свой жалкий ответ, будто Моцарт бухгалтер или лектор по распространению!..
– Сдаюсь, - засмеялся Лев Ильич, - вы правы, Моцарт. Но тем более охота хоть что-то узнать про ваш "Реквием"?
Аркадий теперь снова смотрел на Лиду, а Лев Ильич, глянув на его товарища, увидел, что и тот смотрит на нее. Боже мой, подумал он, нет, не в этом чревовещателе с его белибердой и провинциальными приемами, а в ней, вот в ком сила, неужели она знает это в себе? И то, как сидит, откинувшись, выставив грудь, такую свободную под свитером, широко расставленную, как ее глаза, и полные губы по-детски распустила... Она слушает его, это внимание, интерес или точный расчет, знание того, сколько силы в этой ее откровенной порочной детскости?..
– Верите ли, мой новый друг, - великосветски продолжал Аркадий, - я попытаюсь здесь перед вами проверить нашу гармонию жалкой и ничтожной алгеброй слов. Некий автор на заре нашего российского развития бросил в мир гениальную мысль, никем не услышанную. Дикая эта страна, убивающая своих пророков прямым насилием или еще более тягостным для них невниманием, прошла мимо его открытия, стыдливо замолчав, называя всего лишь гениальной шалостью. А между тем... ты не возражаешь, Вася?
– Я терпелив, - сказал Вася, не спуская глаз с Лиды, на приятеля он и не смотрел, - ох, как я страшно терпелив!
– Вася шевельнул борцовскими плечами под тесным пиджачком.