Озарение Нострадамуса
Шрифт:
Дверь за его спиной открылась, и он услышал грубый окрик:
— Встать!
Профессор недоуменно поднялся и увидел офицера средних лет в черном мундире, с узким лицом и кончиками усов, лихо закрученных вверх, как у былого кайзера.
Илья Рубинштейн не разбирался в знаках отличия и не понял, кто с одним погоном на плече собирается разговаривать с ним в таком тоне.
Офицер спокойно уселся за стол, педантично открыл ключом ящик стола, достал письменные принадлежности и большой блокнот с изображением свастики на
— Сесть! — коротко приказал он.
Рубинштейн устало опустился на стул.
— Коммунист? — с непритворной ненавистью спросил гестаповец.
— Я исключен в России из Коммунистической партии перед своей эмиграцией в Германию.
— Еврей? — в той же лающей форме задал немец вопрос.
— За последние годы моего пребывания в стране, ставшей моей второй родиной, я не задумывался об этом и никто не напоминал мне о моей национальности.
— Не замечая вашего еврейского произношения? Можете говорить по-русски.
— Для вашего протокола будет удобнее моя немецкая речь.
— Шпион? Заблаговременно засланный в Германию и, для видимости, исключенный из Компартии?
— Нет никаких оснований подозревать меня в этом. Я физик, релятивистский физик, исследующий процессы при субсветовых скоростях.
— Профессия прикрытия?
— Это основная моя специальность, создавшая мне имя даже в глазах такого великого ученого, как Альберт Эйнштейн.
— Еврей, сбежавший в Америку.
— Я не могу судить о причинах, побудивших его покинуть Германию, которая вправе им гордиться.
— Мы не гордимся евреями или цыганами, своей низкой нравственностью противостоящими арийской расе, — и он посмотрел на портрет Гитлера, потом уперся взглядом в Рубинштейна: — Назовите своих сообщников, которым вы передавали полученные вами сведения.
— Я не только не передавал каких-либо сведений, но и при всем желании не мог бы их добыть.
— Значит, признаете, что такое желание испытывали.
— Вы неправильно меня поняли, уважаемый следователь.
— Оберштумбаннфюрер барон фон Шпрингбах.
— У меня никогда не было упомянутых вами желании, герр оберштурмбаннфюрер барон фон Шпрингбах, впрочем, как и поиска любых других сведений, не касающихся круга моей научной деятельности.
— Какие лица были допущены в этот тайный порочный круг?
— Я имею в виду не лиц, а научные статьи и книги.
— Книги? — презрительно повторил следователь и добавил: — Подойдите к окну и полюбуйтесь на судьбу творений ваших, надо думать, любимых авторов.
Профессор, прихрамывая, повиновался:
— Я вижу разожженный во дворе костер, от которого валит дым.
— В этот вонючий дым превращаются книги вашего сбежавшего еврейского мэтра Эйнштейна, а также лженемецкого поэта еврея Гейне, присосавшегося к нордической культуре.
— Но Гейне знаменит не как еврей, а как великий немецкий поэт! — почти с ужасом
— Не еврею судить, что есть немецкого в стране, куда его заслали наши враги.
— Но меня даже не выслали из Страны Советов, как Троцкого, идеи которого первоначально я разделял, за что и был исключен из партии.
— Причина вашего псевдоисключения нам ясна. Можно наклеить себе бороду Деда Мороза, как говорят русские, и утверждать, что она сама выросла. Но мы умеем срывать все мнимое с черепа, этого разросшегося верхнего шейного позвонка, как остро выразился подлинно великий немец Гете. Мы в состоянии установить истинное происхождение особи из еврейского гетто или цыганской кибитки.
— Да я никогда ее не видел!
— Еще увидите, все увидите, как только что любовались из этого окна сожжением псевдонаучного бреда и рифмованного зазнайства ваших сородичей.
Илья Абрамович, пока оберштурмбаннфюрер был занят писаниной, внимательно вглядывался в чем-то знакомое лицо, силясь вспомнить, где мог его видеть, но тот, внезапно оторвавшись от своего занятия, сам помог профессору:
— Итак, в моем сопровождении, майора германской императорской армии, вы, примкнувший, как бундовец, к группе Ленина и его сообщников: Зиновьева, Крупской, Радека и Инессы Арманд, к которой вы проявляли повышенное мужское внимание, проехали в закрытом и охраняемом мною вагоне через всю воюющую Германию, чтобы разжигать русскую революцию. В Петрограде вы приняли непосредственное участие в Октябрьском перевороте, заняли со штурмом Зимний дворец…
— Штурма не было. Женский батальон сопротивления там не оказал, юнкера разбежались.
— И вы лично присутствовали при аресте всех министров Временного правительства…
— За исключением сбежавшего Керенского.
— Наконец-то вы начали подтверждать обвинение.
— Я не опровергаю, что в то время примкнул к левацкой части большевиков во главе с Троцким.
— Который командовал Красной Армией, победившей добровольческие армии Колчака и Деникина.
— В последовавшие годы всеобщей разрухи я, как и Лев Давидович Троцкий, видел выход лишь в мировой революции.
— Чтобы коммунисты захватили весь мир и привели его к полной разрухе.
— Я это осознал, но не сразу, лишь после крутого поворота Ленина в экономике, который, поняв, что грабительской продразверсткой страну не накормить, призвал к восстановлению хозяйства личной инициативой.
— Вы имеете с виду нэп?
— Совершенно так. Первоначально возрождение буржуазии в виде нэпманов возмутило ту часть партии, к которой я примыкал. Однако возрождение страны во время нэпа, успехи крестьян, которые Бухарин, представлявший правое течение в Коммунистической партии, как философ, выразил в своей теории врастания кулака в социализм, побудили меня пересмотреть свои взгляды и отдалили от троцкизма.