Ожерелье королевы
Шрифт:
– А как же, ваше величество, господин де Роган заезжал к нам и осведомлялся о…
– Прекрасно! – отозвалась королева. – Остановимся на этом; коль скоро в дело замешан господин де Роган, вам ни в коем случае не следует отчаиваться. Я догадываюсь: когда графиня де Ламотт сказала вам: «Подождите!» – она имела в виду…
Но нет, я не догадываюсь и ни о чем не желаю догадываться. Лучше ступайте к его высокопреосвященству и расскажите ему все, что я сейчас от вас услышала; не теряйте времени и не забудьте сказать ему, что мне все
Ювелиры, согретые новой надеждой, переглянулись уже не так испуганно.
И только Босанж, которому хотелось вставить слово, расхрабрился и тихо заметил:
– Однако в руках у королевы оказалась подложная расписка, а подлог является преступлением.
Мария Антуанетта нахмурилась.
– Бесспорно, – сказала она, – если вы не получили ожерелья, значит, расписка подложная. Но чтобы утверждать, что это подлог, мне необходимо столкнуть вас лицом к липу с особой, которой я поручила вернуть вам бриллианты.
– Как только ваше величество пожелает! – воскликнул Босанж. – Мы честные коммерсанты, мы огласки не боимся.
– Тогда ступайте к его высокопреосвященству: он прольет свет на это дело; никто, кроме него, не сможет разъяснить нам, что все это значит.
– Вы позволите нам, ваше величество, вернуться к вам с ответом? – осведомился Бемер.
– Я узнаю все прежде вас, – возразила королева, – и сама вызволю вас из затруднений. Ступайте.
И она отпустила их; ювелиры удалились, вновь начиная тревожиться, а королева принялась слать гонца за гонцом к графине де Ламотт.
Не станем вникать в ее раздумья и подозрения; лучше, простившись с ней, поспешим вслед за ювелирами в поисках столь желанной истины.
Кардинал был дома; с непередаваемой яростью он вчитывался в коротенькое письмо, которое прислала якобы из Версаля графиня де Ламотт. Письмо было сурово, оно отнимало у кардинала последнюю надежду; графиня требовала, чтобы он ни о чем и думать не смел; она запрещала ему появляться запросто в Версале; она взывала к его великодушию и заклинала не возобновлять отношений, которые стали невозможны.
Перечитывая эти строки, принц не находил себе места, он вглядывался в каждую букву и, казалось, готов был требовать отчета у бумаги за те жестокие слова, которые начертала на ней безжалостная рука.
– Капризная, распутная кокетка! – в отчаянии вскричал он. – О, я отомщу!
Он собрал вместе все жалкие мелочи, которые служат тем, кто слаб духом, утешением в любовных горестях, но не излечивают от самой любви.
– Вот, – промолвил он, – четыре письма от нее, одно несправедливее другого, одно деспотичнее другого! Она снизошла до меня из прихоти! Едва ли я прощу ей это унижение, если она отринет меня ради нового каприза.
И несчастная жертва обмана, он со страстной надеждой перечитывал все письма, сочиненные с отменным искусством, отчего их резкость разила еще безжалостней.
Последнее из писем было шедевром жестокости, оно пронзило насквозь
В это самое время к нему в особняк явились ювелиры.
Его удивила настойчивость, с какой они добивались, чтобы их впустили, невзирая на запрет. Трижды он отсылал лакея, говоря, что никого не принимает, но тот вернулся в четвертый раз и сообщил, что Бемер и Босанж не желают уходить, разве что их выведут силой.
– Что бы это значило? – удивился кардинал. – Пусть войдут.
Они вошли. На их потрясенных лицах заметны были следы борьбы как нравственной, так и физической, которую им пришлось выдержать. Из первой они вышли победителями, зато во второй изрядно пострадали. Никогда еще князю церкви не представали две такие растерянные физиономии.
– Послушайте, господа ювелиры, – вскричал, завидя их, кардинал, – с какой стати вы так грубо врываетесь в дом? Или здесь вам задолжали?
Такое начало поразило несчастных ювелиров ужасом. Бемер бросил на компаньона взгляд, в котором стоял вопрос: «Неужто все начнется сначала?»
– Ну, нет! Ни за что! – отвечал тот, властным и весьма воинственным движением поправляя на голове парик. – Что до меня, то я готов выдержать любой натиск.
И он едва ли не с угрожающим видом шагнул вперед, пока более благоразумный Бемер оставался сзади.
Кардинал решил, что оба сошли с ума, и так прямо им и сказал.
– Ваше высокопреосвященство, – с мукой в голосе выдохнул Бемер, – умоляем вас о справедливости, о милосердии! Не доводите нас до отчаяния, не заставляйте забыть о почтении, которое мы питаем к величайшему, славнейшему из принцев!
– Господа, либо вы в здравом рассудке, и тогда вас вышвырнут в окно, – произнес кардинал, – либо вы сошли с ума, и тогда вас попросту выставят за дверь. Выбирайте.
– Ваше высокопреосвященство, мы не сошли с ума, мы ограблены!
– Какое мне до этого дело? – возразил г-н де Роган. Я же не начальник полиции!
– Но ожерелье находилось у вас в руках, монсеньор, – рыдая проговорил Бемер. – Вы засвидетельствуете это в суде, не правда ли?
– Ожерелье? – переспросил принц. – Значит, ожерелье украдено?
– Да, ваше высокопреосвященство.
– Ну а что говорит королева? – воскликнул кардинал, в котором пробудился интерес к делу.
– Королева послала нас к вам, ваше высокопреосвященство.
– Весьма любезно со стороны ее величества. Но что я могу для вас сделать, горемыки?
– Вы все можете, ваше высокопреосвященство; вы можете сказать, что стало с ожерельем.
– Я?
– Несомненно.
– Дорогой мой господин Бемер, тон, который вы взяли в разговоре со мной, был бы уместен, если бы я принадлежал к шайке воров, укравших у королевы ожерелье.