Ожерелье королевы
Шрифт:
– Поймите только, я вовсе не прошу любить меня, я прошу лишь согласиться на жизнь, которую я создам для вас, иначе говоря, я буду исполнять все ваши фантазии, если иногда и вы будете исполнять мои. И вот одна из них.
– В чем же она состоит?
– Вон то черное домино – немец, мой друг.
– Ах, так!
– Обманщик, он сказал мне, что не пойдет на бал, потому что у него болит голова.
– И вы тоже сказали ему, что не пойдете?
– Совершенно верно.
– С
– Да.
– И кто же она?
– Не знаю. Вы не против, если мы сейчас подойдем к ним? Будем изображать, что вы немка, только не раскрывайте рта, а то по вашему выговору вмиг станет ясно, что вы чистокровная парижанка.
– Хорошо. И вы будете их интриговать?
– О, можете быть уверены. Итак, начнем с того, что вы укажете на них веером.
– Вот так?
– Прекрасно. А теперь говорите мне что-нибудь на ухо.
И то и другое м-ль Олива безропотно исполнила, и притом с легкостью, приведшей в восторг ее спутника.
Черное домино, объект этого маневра, стоял спиной к залу: он беседовал со своей дамой. Она же, чьи глаза сверкали в прорезях маски, заметила жест м-ль Оливы.
– Монсеньор, – шепнула она, – там две маски интересуются нами.
– Не беспокойтесь, графиня. Нас невозможно узнать. И поскольку мы уже на пути к вечной гибели, позвольте мне еще раз повторить вам, что ни у кого в мире не было столь прелестного стана, столь жгучего взгляда. Позвольте мне сказать вам…
– Все, что говорится в маске.
– Нет, графиня, все, что говорится в…
– Не заканчивайте, вы погубите свою душу… И потом, опасность слишком велика: нас услышат соглядатаи.
– Двое соглядатаев! – воскликнул взволнованный кардинал.
– Да, и вот они решились; они подходят к нам.
– Графиня, если они с вами заговорят, измените голос.
К ним действительно подошли Олива и ее спутник в голубом домино, который обратился к кардиналу:
– Маска… – после чего наклонился к уху м-ль Оливы, и она утвердительно кивнула.
– Что тебе нужно? – осведомился кардинал, изменив голос.
– Дама, моя спутница, попросила меня задать тебе несколько вопросов, – ответило голубое домино.
– Задавай, но побыстрее, – бросил г-н де Роган.
– Даже если они будут весьма нескромными, – прибавила тоненьким голосом г-жа де Ламотт.
– Настолько нескромными, – заметило голубое домино, – что ты, любопытная, не поймешь ни слова.
И он вновь склонился к уху м-ль Оливы, которая опять кивнула. Тогда незнакомец на безукоризненном немецком задал кардиналу вопрос:
– Монсеньор, ответьте, вы влюблены в эту женщину, вашу спутницу?
Кардинал вздрогнул.
– Вы сказали «монсеньор»? – осведомился он.
– Да,
– В таком случае вы ошиблись: я не тот, за кого вы меня принимаете.
– Ваше преосвященство, не стоит запираться: это бессмысленно. Я узнал вас, и дама, которую я сопровождаю, велела мне передать, что также узнала вас.
Он наклонился к Оливе и шепнул ей:
– Кивните в знак подтверждения. Делайте то же самое всякий раз, когда я сожму вам руку.
Олива кивнула.
– Вы удивляете меня, – промолвил сбитый с толку кардинал, – кто эта дама, которую вы сопровождаете?
– О монсеньор, я-то думал, что вы уже узнали ее. Она сразу распознала вас. Правда, ревность…
– Ваша спутница ревнует меня? – с некоторым даже высокомерием ответил незнакомец.
– Что он вам сказал? – живо заинтересовалась г-жа де Ламотт, которую страшно раздражало то, что разговор ведется на немецком, то есть совершенно непонятном ей языке.
– Ничего, пустяки.
Г-жа де Ламотт гневно топнула ножкой.
– Сударыня, – обратился кардинал к Оливе, – молю вас, скажите только одно слово, и обещаю, что тотчас узнаю вас.
Г-н де Роган говорил по-немецки, Олива, разумеется, ничего не поняла и склонилась к голубому домино.
– Сударыня, – воскликнул тот, – заклинаю вас, ни слова!
Эта таинственность разожгла любопытство кардинала. Он взмолился:
– Всего одно слово по-немецки! Это ничуть не скомпрометирует вас!
Голубое домино, делавшее вид, будто оно выслушивает распоряжения м-ль Оливы, почти тотчас же сказало:
– Ваше высокопреосвященство, вот подлинные слова моей спутницы: «Тот, чья мысль не бдит ежечасно, чье возражение не заполнено бессменно предметом любви, не любит; он не должен говорить о любви».
Кардинала, похоже, потрясли эти слова. Поза его свидетельствовала о величайшем удивлении, почтительности, восторженной преданности.
– Это невозможно, – пробормотал он по-французски.
– Что невозможно? – жадно поинтересовалась г-жа де Ламотт, понявшая из всего разговора только эти два слова.
– Ничего, сударыня, ничего.
– Монсеньор, мне кажется, что вы принуждаете меня играть дурацкую роль, – произнесла она с досадой.
И г-жа де Ламотт отняла свою руку у кардинала. Но де Роган не только не взял ее снова под руку, но, похоже, даже не заметил этого; он полностью был поглощен немецкой дамой.
– Сударыня, – обратился он к незнакомке, все так же неприступной и недостижимой за стеной из атласа, – то, что сейчас произнес от вашего имени ваш спутник, это… немецкие стихи, которые я читал в одном доме, который, быть может, знаком и вам?