Ожидание. Повести
Шрифт:
— В чем дело? — пристает Кирюха, которому кажется, что он напился до потери сознания.
— В чем дело? — озверело кричит с причала Ван Ваныч. — Почему вы все нарушили?
— Стоп! — шипит еле-еле Алик. — Живой я отсюда не уеду.
«Ястреб» стукается о причал, и все на нем умолкают, но нет порядка, нет назначенных поз, и Алик так и говорит Горбову:
— У вас никакого порядка нет!
Сашка смотрит на людей, своих аютинцев, которых должен так подвести, и, барахтаясь, лезет в рыбу:
— Сейчас, сейчас!
— Повторить подход! —
— Повторить подход! — зычно рявкает Ван Ваныч.
— Гена! — мучительно просит Алик. — Можешь ты эту девушку с бочки переставить сюда? Пусть она поздравит бригадира… Они же танцевали вместе… Я должен помнить! Я за всех всё должен помнить!
И опять осаживает в море «Ястреб», удаляется, делает разворот и летит на прожекторы, как мотылек на свет. Берет свою пятисотметровку. Вторая попытка.
— Эта рыба, Киря, считай, ворованная, — говорит Сашка жениху, ставшему мужем.
— Если ты такой герой, — кричит бригадиру сверху Славка-гитарист, — взял бы сразу всем и сказал…
— Он же Горбову сказал, — защищает Сашку Марконя.
— Что Горбову! — рявкает Славка, покидая спардек. — Нагадить на все море, а виниться на ушко, это мы мастера. Скажи народу.
— Попробуй скажи, — усмехается Сашка. — Я вот лично боюсь.
— Ну, тогда и молчи.
«Не будет бригадира Таранца, — думает Сашка. — Нет уже бригадира».
— Сто-о-оп, Сима! — Алик поднимает над собой руки, уже не крест-накрест, а просто так, сдается. — Опять?
— Опять? — спрашивает Ван Ваныч и тоже кашляет.
— Где же… этот… который с гитарой? Неужели это так трудно — стоять на месте?
— Какая разница? — спрашивает Славка. — Меня с гитарой и в Аю сроду не видели, а тут сразу…
— Встаньте на свое место!
— Для чего?
Алик что-то верещит, но Славка мучительно морщится, не слыша.
— Для колорита! — рявкает Ван Ваныч, как переводчик.
— Объясняю…
— Нечего объяснять, товарищ Егорян! — обрывает его Ван Ваныч. — Вы снимайте, а вы — на место!
— Кадр строится… Я один знаю, как строится кадр! Всем стоять на местах! — шепотом рыдает Алик.
— Ребята, — вмешивается Горбов, — можете вы дать людям покой? Люди спать хотят, люди свадьбу справили, люди устали, люди — это люди.
Славка лезет на спардек, но, как только сейнер разворачивается в море и разбегается для третьей попытки, Славка снова слезает на нижнюю палубу и объявляет:
— Лично я сниматься не буду.
— Ага! — говорит Сашка, — Вот первый человек понял. Быть тебе бригадиром, Славка.
— С одной стороны, по совести говоря, надо бы сниматься, — опешив, рассуждает Славка, — но, с другой стороны, мне стыдно, особенно перед Саенко.
— А я сниматься буду! — гаркает Кирюха. — Не для себя, а для детей. Моя свадьба!
— Рыбу же Горбов берет… Деньги даст… Тарахтели-барахтели…
— Заткнись, Копейка!
— Вопрос решен, — сказал Сашка. — Не единогласно, так единолично. Хотя и Славка…
Когда «Ястреб» подошел к причалу, было такое впечатление, что
— Что такое? — еще по-хозяйски спросил Ван Ваныч, но и в его голосе уже слышалось ощущение чего-то непоправимого.
Сашка спрыгнул с палубы на причал и, помедлив, сказал:
— Кина не будет.
— Почему? — насмешливо спросил Ван Ваныч, как спрашивают капризных детей.
Сашку обступили люди, и, когда он спокойно и внятно, ничего не пропуская, не торопясь, объяснил все про вымпел, про себя, вдруг прорезался голос у Алика.
— Ну и что? — крикнул он и сам не поверил, как вышло почти совсем ясно, будто выскочила из горла хрипушка. — Что такого? А другие вам бы сказали? Чего из себя строить святых? Идеала мы еще не достигли. Жизнь.
— Вот именно, — сказал Сашка. — Она.
И пошел прочь. Люди расступились и дали ему дорогу.
— Ай да Сашка! — сказал старик, которому надо было это сказать, но совсем по другому случаю.
Сима опустил аппарат.
— Интересное кино.
А наши, аютинские, сомкнулись за Сашкой и стояли и ждали, что скажет «пред» Алику и другим гостям из большого автобуса, который называется лихтваген, то есть вагон света. Но что «преду» было говорить? Он молчал, опустив голову в мореходной фуражке, как будто она была чугунная, эта самая фуражка, и давила. И написанной речи у него не было.
— Верните бригадира на сейнер! — взвизгнул Алик и опять охрип. — Вер-ни-те… Сей-час же!..
Тогда «пред» поднял голову и втянул ноздрями чистый вечерний морской воздух, со вкусом, с голодом, как будто давно не вдыхал его, и свел брови треугольником, и печально пошевелил губами в усмешке, и заговорил тихо:
— Мы старые люди. У нас есть недостатки…
— И сдвиги, — подсказал Гена.
Наш Горбов неожиданно улыбнулся и потер пальцем висок. Какие-то мысли стучались странные. Про то, что много хотелось сделать, да не все удалось на практике. Короткая жизнь… Про молодых. Первый плюну тому в лицо, кто скажет, что молодежь пошла плохая… Кто отрицает молодежь? Дураки, которые боятся себя унизить… Пустельги… Или, проще говоря, демагоги. И, конечно, паникеры… Сколько Земля крутится, столько они сокрушаются, что молодежь хуже стариков. И послушать их, жизнь давно бы должна упасть к нулю… А она лезет в гору. Нет, молодежь у нас хорошая… Ничего этого он не сказал, а только спросил недоуменно:
— Молодые люди! Зачем вам липа?
Он поднял голову, и, как однажды Кузя Второй, все увидели, что лицо у него не только строгое, а и старое.
— Сматываем удочки, — засуетился Ван Ваныч.
— Кыш! — насмешливо и устало подхлестнул его Горбов.
— Не выйдет! — с удовольствием цокнул языком Гена. — Шофер напился.
— Где? — взревел Ван Ваныч.
— На свадьбе, — сказал гениальный оператор Симочка и захохотал в одиночку.
Но все же они пошли с причала на берег, к своему лихтвагену, сматывая по дороге шнуры.