Ожидание
Шрифт:
Меж двумя рядами холмов, укрывших дорогу, ветер уже не мог свирепствовать, зато снег доходил Иосифу до пояса…
На 13-ом километре Иосиф вместе с железнодорожниками расчищал путь застрявшему в снежных заносах поезду…
В Кочубее сено погрузили на танки… От Кочубея до кочевья пятьдесят километров… Пастухи рассказывают, что два дня и две ночи шел Иосиф перед танками, показывая им дорогу. Вел их самым коротким и удобным путем.
Так говорят пастухи.
А Иосиф ничего не говорит. Мужчины молчат о таких вещах…
Никто
А вид у вставшего — прямо живот надорвешь: трехдневное сидение в седлах так искривило наши ноги, что у каждого между колен свободно пролезет небольшая бочка. Словно старые заржавленные пружины подвесили нам вместо ног: в коленях сгибаются, а выпрямляться не хотят.
Комната исполосована пыльными лучами солнца, в них снуют перезимовавшие мухи. Запах креолина неприятно щекочет ноздри. Заведующий ветеринарным участком Дмитрий Качахидзе на рассвете отправился в район получать медикаменты, к пяти вечера он обещал заехать за нами на машине: жалко, мол, вас, как-никак с непривычки двести километров на лошадях отмахали… Нас так обрадовало вчера предложение Дмитрия, что каких только благ мы не наобещали ему; в ответ на наши пылкие заверения Дмитрий великодушно улыбался. Один обещал через газету «Советская Осетия» наряду с информацией о работе фермы известить всю область об образцовой работе ветпункта, второй сказал: «Как только приеду, первое мое слово в обкоме комсомола будет о вас!». Третий тоже чего-то наговорил, да и я не отстал от других, лишь бы избежать очередной прогулки в седле. Дмитрий повторил свое обещание, и сегодня, прежде чем над Ногайской степью встало солнце, уехал в район.
В комнате четыре койки и один стол. На столе несколько журналов с записями ветеринара и радиоприемник. Гу-гу-гу-гу-грр-грр… — гремит приемник, но нам лень встать и настроить его. С трудом дотащили мы до кроватей ведро воды, и кружка долго переходила из рук в руки. Потом нас начала одолевать дремота. Я гляжу на часы: полдень…
Дверь со скрипом открывается, и кто-то громко здоровается с нами. Я смотрю на вошедшего полузакрытыми глазами. Ребята храпят. Я вижу человека средних лет, маленького роста. В солдатские сапоги заправлены хорошо пошитые брюки грубой шерсти. Серая куртка распахнута на груди. Под нею овчинная безрукавка, застегнутая на все пуговицы. Под безрукавкой рубашка цвета хаки. Густая шевелюра и борода уже немного тронуты сединой. Короткие щетинистые усы торчат вперед, словно щупальца жука. Живые глаза бегают, как пузырек воздуха в ватерпасе. Нос с горбинкой. Нижняя губа, как спущенный курок, уперлась в улыбающуюся верхнюю.
Но нам все безразлично, — Гоги, Валико и Нодар храпят вовсю.
— Кто вы? — спрашиваю я сонным голосом.
— Пастух я, городские новости хочу узнать, вы, видно, из города?
— Комсомол, газета, журнал!
— Ого-го! — проговорил пастух, так резко и быстро отрывая нижнюю губу от верхней, будто и впрямь щелкал курком.
— Ждем Дмитрия с машиной. К пяти часам должны поехать в Дадианети на ферму по важному делу. Если не затруднит, разбуди нас к четырем часам, — зевнув, промямлил я, поправил под головой подушки, еще раз зевнул и повернулся к гостю спиной. У меня мелькнула мысль, что наш щеголеватый, проворный в движениях гость, быть может, не очень-то доволен
Поворачиваясь на другой бок, я приоткрыл глаза и взглянул на часы: было начало четвертого. Пастух, закинув ногу на ногу, сидел у письменного стола, держал в руках позолоченную авторучку и подправлял ее колпачком то правый, то левый ус. Я опять усомнился в его пастушестве, но, как и прежде, не стал уточнять и через минуту снова уснул.
Меня разбудил галдеж ребят. Солнце уже село. Мухи куда-то подевались, не видно было и нашего гостя. Под стеклом на письменном столе лежали две записки. Одна была написана красивым почерком, четкими, аккуратно выведенными буквами:
«Ягнята мрут как мухи от какой-то непонятной болезни. Как только вернешься из района — жми ко мне!
А вторую записку оставил нам Дмитрий:
«Товарищи! Извините, что не могу выполнить свое обещание. Поездку на Дадианетскую ферму отложим на завтра. Меня по очень срочному делу вызывает ветврач Серго Кашмадзе.
Мне-то еще ничего, а вот друзьям моим придется краснеть перед дадианетскими пастухами! Ведь ребята специально просили Сашо Берианидзе — заведующего Дадианетской фермой, передать пастухам, что сегодня в пять часов они приедут к ним на ферму и проведут небольшой концерт…
Здоровенный Валико набрасывался то на Нодара, то на меня:
— Все ваша вина: у самых дверей лежали, а ни один не услышал, как вошел тот ветеринар или Дмитрий!..
Все мы очень расстроились, но уже ничего нельзя было поделать. Еще раз трястись на лошадях целых тридцать километров никто из нас просто не был в состоянии, да и все равно поздно уже: скоро девять, а концерт был назначен на пять часов. Мы нехотя поужинали и, дожидаясь возвращения Дмитрия, начали играть в шашки. Мы играли, но ни у кого из головы не выходила злосчастная записка так некстати явившегося ветеринара.
— Если б столько не дрыхли — не прозевали бы этого ветеринара. Да и записку в крайнем случае могли бы Дмитрию не показывать. Мы бы часа за три управились, а для ягнят три часа ничего не значат, — ворчал Валико.
В десять часов вернулся Дмитрий.
— Что стряслось?
— Что это за ветеринар?
— Правда овцы гибнут? — засыпали мы его вопросами. А Дмитрий смеялся и отрицательно мотал головой:
— Да нет, просто кто-то из вас обидел Серго. А он взял да и написал нарочно эту записку! Эх вы, что ж вы ему сказали, что поедете на машине ветпункта!..
Я сконфуженно посмотрел на ребят. Делать нечего: пришлось рассказать им о приходе «пастуха» с торчащими усами… Дмитрий давился от смеха. А друзья накинулись на меня с упреками:
— Ты что, пастуха от ветеринара отличить не можешь? Может, он устал, отдохнуть хотел, а тебе лень было языком пошевелить… Человек новостями интересовался, думал потолковать с нами, а ты даже встать с постели не соизволил!
Что мне оставалось? Я был кругом виноват и решил молчать. А Дмитрий все хохотал: