Ожившая сказка

Пиколт Джоди Линн

Расстроившись и отчаявшись доказывать ей, что она здесь выздоровеет, я схватил часы с полки и швырнул их со всей силы о стену. Они разлетелись на тысячу осколков: шестерёнки, пружинки и камни рассыпались по паркету.

— Что ты наделал? — воскликнула моя мама, тут же падая на колени и пытаясь собрать осколки, но они, задрожав, выскочили из её ладоней; шестерёнки потянулись друг к дружке, вставая на свои места, а золотые соединительные механизмы срослись вновь, и вот часы, целые и невредимые, предстали на полу перед мамой.

Я поднял их и осторожно поставил обратно.

—

Именно это я и пытаюсь объяснить тебе, — сказал я. — Ты не можешь болеть здесь. Книга исцелит тебя.

Моя мама поднялась и протянула к часам дрожащую руку.

— Ну конечно, — пробормотала она. — Я понимаю.

— Правда?.. Ты правда понимаешь?

— Мы никогда не умираем во сне.

Я закрыл глаза. Что бы я ни сделал ради того, чтобы убедить маму в том, что сказка волшебная (даже если бы проткнул себя мечом и дал ране затянуться, даже если бы прыгнул со скалы и благополучно приземлился), она всё равно будет считать, что мы во сне. Может, так оно и есть. В конце концов, вся эта история — плод её воображения.

Внезапно я понял, куда нужно её отвести.

???

Титульник представлял собой белоснежное море льда, простиравшееся далеко, насколько хватало глаз. Ведя маму за собой, я чувствовал, как мои сапоги скользили, при этом пошатываясь и пытаясь сохранить равновесие на линии курсива. Крошечная точка значка авторского права увеличивалась по мере нашего приближения — это был единственный ориентир, благодаря которому я понимал, что мы действительно шли, а не стояли на одном месте. Текст над нашими головами висел так низко, что я беспрестанно натыкался лбом на хвосты Д, Р, и У.

Чем ближе мы подбирались к символу, тем откоснее становилась поверхность. Я был на этой странице, когда Серафиму вытянуло из книги, — но портал оказался наглухо закрыт. Мне сих пор не было понятно, что же заставило его распахнуться в тот раз. Но одно я знал наверняка: я приложу максимум усилий, чтобы открыть его снова.

Это была оптическая иллюзия, но вся страница имела форму конуса, в основании которого лежал круг значка. Поэтому-то, когда мы добрались до самого низа, моя мама едва не падала на меня.

— Держись, — сказал я, дотягиваясь до одного кончика буквы C. Мама последовала моему примеру, и в ту же секунду круг сдвинулся влево.

— Думаю, нам надо его повернуть, — предложил я и навалился всем весом на букву, крутя её против часовой стрелки. Понемногу колесо со скрипом поддалось и наконец с хлопком открылось подобно люку в субмарине. Я посмотрел на маму. — Прыгай, — сказал я и исчез в воронке.

Она мягко приземлилась на корточки позади меня и обомлела от увиденного. Тут были кипы бумаг, высившиеся на полках; затянутые паутиной троны; огромная клетка высотой с человеческий рост; корзинки, наполненные осколками стеклянных сердечек; закупоренные бутылки, набитые свёрнутыми в трубочку банкнотами; драконий зуб величиной с мою голову, который висел на стене; колесо от повозки. В углу сама по себе играла виолончель.

— Добро пожаловать в твоё воображение, — объявил я.

Не думаю, что мама меня услышала. Она прошла сквозь хаос разнообразных предметов, слегка касаясь некоторых из них. Её рука замерла на голове золотого леопарда.

— Это был жадный леопард, — тихо произнесла она. — Он попросил одну колдунью сделать его самым ценным зверем в королевстве. Она выполнила его корыстное желание

и превратила в то, к чему он так стремился: в золотую статую. — Она прошла к птичьей клетке. — Безумный научный эксперимент пошёл не по плану: птица стала хозяином положения. — Затем мама провела рукой по бутылкам в корзине. — Один человек ушёл на войну. Он направился вместе с войском вверх по реке и каждый день слал по письму в бутылке жене, которая жила в устье ручья. — Мама коснулась незамолкавшей виолончели. — Некий юноша влюбился в нифму, но завоевать её любовь можно было только с помощью волшебной виолончели, которую сотворили боги и которая никогда не переставала играть. Нимфа полюбила его музыку… и в конце концов самого музыканта тоже… но юноша не мог оставить смычок, чтобы заключить нимфу в объятия, потому что в таком случае его обман бы раскрылся.

Наконец мама протянула руку к портрету, который я увидел в прошлый раз: король Морис с младенцем. Точь-в-точь наша с отцом фотография, только костюмированная. Мама повернулась, на её лице отразилось удивление.

— Это все мои истории, — пробормотала она. — Которые я не написала.

— Ты раньше верила в невозможное, — сказал я. — Разве у тебя не получится поверить снова?

Я сдвинул в сторону боа и ковёр из медвежьей шкуры, освобождая старый стол из слоновой кости, на котором лежали гусиное перо и бесконечный свиток пергамента, и приставил к нему один из тронов, чтобы мама смогла присесть.

Она осторожно взяла в руки перо и впервые за долгое время принялась вновь писать.

???

Оставив маму на титульнике, я отправился бродить по книге. Я словно по-новому смотрел на окружавший меня мир. Внезапно границы книги больше не стесняли; даже мои штаны перестали раздражать. Всё стало возможным просто потому, что мне удалось переместить маму сюда.

Я не замечал пройденного расстояния, пока мои ноги не ощутили песок пляжа Долго и счастливо. Какое-то время я просто стоял на берегу, наблюдая за тем, как солнце окрашивает облака в розовый цвет и расплёскивает по небу оранжевую и красную краски.

— Правда красиво?

Обернувшись, я осознал, что был не один. Неподалёку сидела Серафима, подтянув колени к груди.

— Ага, — ответил я.

— Это моё любимое время суток, — поделилась принцесса.

— Закат?

— Нет, — не согласилась она. — Ночь.

На землю опустилась темнота, и вышли звёзды, будто бы солнце разбилось на тысячу осколков. Лицо Серафимы обратилось к небу.

— Перед своим уходом Оли кое-что показал мне, — призналась она и указала на ярко мерцавшую звезду. — Это Фрамп.

Я открыл было рот, чтобы возразить ей, что Фрамп не мог превратиться в скопление газа, но затем передумал. Ну, если эта мысль её радовала…

— Я скучаю, — прошептала Серафима. — Я очень, очень по нему скучаю.

В свете луны я видел, что она плачет.

Я понятия не имел, как надо обращаться с плачущей девчонкой. Я неловко потрепал её по спине, надеясь успокоить. Пропасть между Серафимой и Фрампом была почти непреодолима, как между мной и Джулс.

Джулс