Пацаны в городе. Война казанских улиц
Шрифт:
Фигура № 2 – это некий Хлебороб. Также неоднократно судимый. Только что купил новую «девятку».
Фигура № 3 – это «старший» группировки, в которой непосредственно участвовал Саша Кузьмин, по кличке Пиздюк. Женат, 2 детей.
Фигура № 4 – это проживающий в Залесном «старший» осиновской группировки.
Но фигуры, естественно, молчали…
7 октября 1992 года юдинская группировка торжественно отметила год со дня исчезновения Саши Кузьмина в кафе на улице Ферганской. Каждый скидывал по 100 рублей. Организатором поминок был Бобсон. Собралось около 60 человек. Прошел год. Юдино жило своей жизнью: в апреле 1992 года в районе Обсерватории пропало еще двое ровесников Саши – эстафета смерти не прерывается. В «Вечерней Казани» вышло
Он как будто подвозил Сашу с Адоратского до Волгоградской – действительно, в этом районе у него жила девушка. В этот же день по указанному адресу пришли из Приволжского РОВД снять показания. Но дверь не открылась… В записной книжке парня был найден адрес еще одной девушки с улицы Амирхана. Но, вызванная по повестке, она заявила, что никакого Сашу Кузьмина не знает. После этого девушка эта тоже исчезла…
В последние месяцы перед роковым 7 октября сын, по воспоминаниям матери, был мало похож на себя. Забросил учебу, вел себя нервозно, совсем ушел из техникума, что-то пугало его, кого-то он боялся. Что – остается только гадать. Возможно, это карточный долг (помните две брошенные на стол карты?), еще одна версия – что он был убит в результате разборки вокруг приобретенной в октябре общаковской машины. Все чаще из уст Саши слетало – деньги, нужны деньги. Мать тогда устроилась на вторую работу, но, возможно, она и не догадывалась, о какой сумме идет речь. Скорее всего, эта сумма перевесила ценность жизни сына. Таковы были волчьи законы того времени.
И только мать не хотела в это верить: она искала тело, она мучилась тем, что не имеет могилы сына. Горе ее было безгранично. И, возможно, от отчаяния она даже обратилась к экстрасенсам. И они заговорили. Причем удивительно, что, никак не связанные друг с другом, они начали говорить похожие вещи. Он был оглушен ударом по голове и скинут в канализационный люк. Там он будто бы находился около двух месяцев, и он был… жив. Умер он не от удара, а от голода и холода. Затем кто-то вынул тело и закопал его в чужой могиле.
Надежда умирает последней: мать уже не ждет своего сына, но не верит, не хочет верить в его такую непонятную и такую страшную смерть. Она пишет: «Может быть, мой сын был не из лучших, но он не был подонком – это «болото», это Юдино наше его засосало…»
«Газовая-Халева». Здесь «молния» скрепляет даже не «силу», а «союз» двух улиц – со временем логотип, конечно, упростили, но иногда добавляли девиз: «Стоять, лежать, бояться!»
Нарушенная клятва
Ни одна беда, какой бы страшной она ни была, не может сравниться с горем человека, потерявшего своего ребенка. Это несчастье выглядит к тому же абсолютно бессмысленным, часто даже с точки зрения людей верующих: кому и зачем могла понадобиться смерть существа, еще не успевшего согрешить, вообще не узнавшего, что такое жизнь?! Тяжелейший вопрос – за что? – так и остается открытым…
Но так получилось, что я лично знал женщину, получившую куда более весомый ответ на этот вопрос. Елена Константиновна относилась к той категории женщин, личная жизнь которых упорно не складывалась. К 30 годам она сделала блестящую карьеру, чем и ограничилось ее везение в жизни. Так и не выйдя замуж, почти сразу после тридцати, она наконец решилась родить ребенка – просто для себя. Ребенок родился слабенький. Тем горячее она его любила и, разумеется, баловала – в нормальных, разумных пределах.
Беда грянула, когда мальчику
В ту ночь ситуация подходила к финалу: Костенька уже не вставал с постели недели две, не плакал от боли – просто не было сил. Его мать, не спавшую несколько суток подряд, периодически подменяли знакомые и подруги. Ночь дежурства, о которой идет речь, была ее. Накануне Лена проспала, измотанная горем, чуть ли не сутки. Затем, после полуночи, она вдруг позвонила подруге-врачу с просьбой, чтобы та срочно приехала. Естественно, она приехала без размышлений, полагая, что наступает развязка. И была едва ли не потрясена, когда Лена встретила ее в прихожей с горящими надеждой глазами: «Тсс, Костенька так хорошо уснул!»
Оказывается, в эту ночь мать беспрерывно молилась с просьбой оставить ребенка в живых – посреди ночи она почувствовала присутствие какой-то энергетической силы: может быть, уже начались галлюцинации от усталости? Последнее, что она помнит, – ее клятву: «Если вы спасете моего ребенка, то я его воспитаю хорошим человеком…»
В ближайшие же дни после той ночи у мальчика началась ремиссия. Спустя несколько недель он был уже здоров. И, насколько я помню, в последующие шестнадцать лет ничем, кроме заурядного ОРЗ, не болел. Зато он был из тех детей, к которым, как говорят, «липнет любая дурь». Мне трудно сказать, где именно мать ошиблась. Но факт остается фактом, он ее не любил и не уважал. Он едва ли не с десяти лет высмеивал в ней буквально все – от внешности до убеждений. Казалось, что этот мальчик просто не способен на любовь к кому-либо.
К моменту наступления подросткового возраста Елена Константиновна познала уже все «прелести» подобного материнства: и из дома несколько раз парень сбегал, и курить научился, и школу прогуливал вместе с дружками, и с детской комнатой милиции уже познакомился. Вместе с 17-летними парнями попытался ограбить киоск – стоял «на стреме». Наконец, свое 15-летие «отметил» безобразной дракой. Вместе с подвыпившей компанией поздно вечером ради развлечения избил пожилого мужчину. Дело шло к суду…
Думаю, Костя наверняка был бы осужден, несмотря на свой возраст и на то, что подобное совершил впервые. Ведь именно он, даже на фоне своей компании, проявил к жертве особую жестокость, сделав человека инвалидом на всю жизнь. Нас поражало лишь то, что Лена, добившаяся, чтобы сына не забирали в тюрьму до суда, не наняла хорошего адвоката… Твердила, словно и впрямь сходя с ума от горя, что «суда не будет». Между тем уже был назначен день заседания. Ровно за сутки до него Костя, переходя улицу, попал… под машину. И хотя, по уверениям врачей, удар был по касательной, парень тут же умер.
Уже после похорон, на которых мать плакала меньше, чем мы ожидали, она рассказала мне следующее: «Помнишь ту незабываемую ночь – когда я вымолила сына и дала клятву воспитать хорошего человека. Поверь – что только я ни делала, чтобы не стать клятвопреступницей. Даже к психологам обращалась. Ты знаешь, он рос таким, каким рос… Эта драка для меня стала последней каплей, я поняла, что родила преступника. У него даже раскаяния не было. И тогда я решилась. Пошла в храм и несколько часов подряд каялась перед Богоматерью в том, что вымолила его. Я перестала молиться, когда почувствовала, что услышана… Не знаю, как это объяснить, но у меня вдруг появилась уверенность, что его «заберут» еще до суда. До человеческого суда. Я же дала другую клятву: до конца своей жизни отмаливать его Душу, ведь это моя – только моя! – вина в том, что пошла против Судьбы, взяла на себя груз, оказавшийся не по силам. Лучше бы он умер тогда – еще невинным, чистым. Ах, если бы знать все наперед!»