Падение Аккона
Шрифт:
— И что ты сделал? — спросил Герольт, хотя этот вопрос был совершенно лишним — он знал, что сам сделал бы на месте друга.
— Я помчался в деревенскую таверну, в которой мы с Малкольмом договорились встретиться. Когда я вызвал его на поединок и предложил драться на кинжалах, он сначала пытался высмеять меня. «Грязная блудливая девчонка — не повод для того, чтобы двое мужчин нашего происхождения удостоили её хотя бы словом», — сказал он. Лучше бы я, по мнению Малкольма, поблагодарил его за то, что он открыл мне глаза на Аннот. Если эта деревенская шлюха удачно устроится и будет экономно расходовать деньги, когда-нибудь она сможет открыть собственный кабак. Так он говорил о женщине, дороже которой для меня никого не было.
— Бессовестная свинья! — прошептал Герольт.
—
Герольт не знал, что сказать Мак-Айвору, и молчал. Он понимал, почему с тех пор его друг лишился покоя. На войне использовалась любая слабость противника. Врага без промедления убивали, даже если он лежал и был совершенно беззащитен, например, если упал с лошади и обронил оружие. Но представления о чести не позволяли рыцарю вызывать на поединок соперника, о котором было точно известно, что он не равен ему по силе и не имеет шансов на победу.
— Я не уверен, что в подобной истории не повёл бы себя точно так же, — сказал наконец Герольт. — Как же иначе ты смог бы покарать за надругательство над Аннот? Я не знаю, какие законы и обычаи используют в таких случаях у тебя на родине. Но я сомневаюсь в том, что без свидетелей дело дошло бы до правого суда и справедливый приговор был бы вынесен.
— Этого не случилось бы. И я до сих пор не знаю, что должен был сделать, чтобы заставить Малкольма ответить за своё преступление, — согласился Мак-Айвор. — Но это не отменяет того обстоятельства, что в неравной драке я потерял честь и стал причастным к гибели Аннот. Всего этого он не стоил. Но осознал я это слишком поздно.
— Тогда ты и потерял глаз?
— Нет. Это случилось год спустя, во время пьяной драки с моряками в одном из портовых кабаков Ферт-оф-Форта, недалеко от Эдинбурга. Свой дом я покинул той же ночью, потому что иначе крови было бы пролито ещё больше. Я окончательно сбился с пути истинного. Потеря глаза меня образумила. Через несколько месяцев я вступил в орден тамплиеров и добрался до Святой Земли, чтобы замаливать там грехи. Наверное, сначала я искал смерть в бою, как никто другой. Потом привык жить с грехом. Но порой прошлое наваливается на меня и угрожает задушить. — Мак-Айвор тяжело задышал. — Теперь ты понимаешь, насколько тяжело мне после всего этого считать себя достойным священной службы?
— Ты призван к ней, Мак-Айвор, и этим все сказано, — попытался ободрить его Герольт. — Вспомни слова аббата: в том, что призвание стать его преемниками было обращено к нам, заложен глубокий смысл. И что нам не дано понять, почему Бог так решил. Мы можем только смиренно принять его решение — как таинство. Никто из нас не считает, что он чище душой, чем другие. Может быть, в этом и кроется тайна нашего призвания. Но, поскольку все в мире взаимосвязано, мы решили откликнуться на призыв. И этой священной службе мы отныне должны отдавать все силы.
Мак-Айвор выпрямился, взял меч и решительным движением вложил его в ножны.
— Да, Герольт, ты прав. Прошлого не вернёшь, и мои обязанности теперь касаются только охраны Святого Грааля и нашего братства. Прости, что я досаждал тебе своими стонами.
— Напротив, своей откровенностью ты оказал мне большую честь, Мак-Айвор Коннелли. — Герольт положил руку ему на плечо. — И если хочешь, я буду молчать о том, что ты мне доверил.
— Нет, рано или поздно вы узнали бы от меня все. Как ты правильно сказал, между нами не должно быть тайн. Друг за друга в верности и чести — пусть будет именно так, без всяких оговорок, Герольт! —
2
Повернувшись к ним спиной, великий магистр стоял в полукруглом эркере по-спартански обставленной комнаты, находившейся на вершине башни, и смотрел на лагерь противника.
— Итак, это последние дни Аккона, а вместе с ним и последние дни некогда величественного государства крестоносцев, ныне совершенно обескровленного! — горько произнёс он. — Но все могло бы быть иначе, Бог свидетель! Возможность избежать позора не раз была в наших руках!
Герольт и его друзья удивленно переглянулись, но не нарушили почтительного молчания. Все они были рыцарского происхождения, но от генеалогического древа великого магистра их родословные отличались довольно существенно. Род Гийома де Боже, уже восемнадцать лет возглавлявшего орден тамплиеров, был одним из древнейших в Европе — даже король Франции был его родственником.
— Разве не убеждал я, разве не предупреждал всех настоятельно, что именно так и произойдёт, ибо эль-Ашраф Халил и не подумает соблюдать мирный договор, который мы заключили с его отцом на десять лет? — гневно продолжил великий магистр и ударил кулаком по подоконнику. И тут же, как бы в насмешку, выпущенный камнемётом обломок скалы ударил о стену укрепления, повредив каменную кладку.
— В лице эмира эль-Фахри я имел надёжного разведчика во вражеском стане. Он предупреждал меня об истинных намерениях султана, а именно о том, что цель его похода — не Африка, а последний бастион крестоносцев на Святой Земле! Но мне не верили и принимали мнимую безопасность за подлинную.
Морис закатил глаза:
— Позвольте напомнить, beau sire, что и его отец, султан Килавун, вёл с нами нечестную игру и нарушал свои обещания. Ведь это он подготовил и начал поход уже в последнее лето!
Гийом де Боже — мужчина лет шестидесяти, сохранивший, несмотря на возраст, довольно крепкую фигуру, повернулся к ним. Его лицо, обрамлённое длиной, седой и сильно всклокоченной бородой, было бледным. Но в глазах великого магистра все ещё светились воинственные огоньки.
— Конечно! Он тоже нарушил данное слово! — вынужден был согласиться Гийом де Боже, снова глядя в окно. — Но только после кровавой бани, которую устроила мусульманам пьяная банда итальянских крестоносцев в стенах нашего города!
Герольт хорошо помнил чудовищную резню, о которой говорил великий магистр. В надежде на то, что перемирие, заключённое султаном и крестоносцами, будет соблюдаться с обеих сторон, купцы из Дамаска и других сирийских городов снова послали свои караваны на побережье. Мусульманские земледельцы и ремесленники из окрестностей Аккона также рискнули вернуться в город. В августе 1290 сюда прибыл только что сформированный отряд итальянских крестоносцев. К этому времени город снова начал процветать. Однако прибытие итальянских крестоносцев, которые оказались разнузданными и драчливыми пьяницами, положило конец мирному сосуществованию христиан и мусульман. Вопреки обещаниям, которые им дали на родине, они не получили своей платы, и их злоба росла с каждым днём. К тому же они ненавидели мусульман и сразу начали готовиться к грабежам. В конце августа недовольство обманутых крестоносцев достигло предела и привело к насилию над мусульманами. Позднее в городе распространился слух, согласно которому мусульманский купец соблазнил юную христианку, и это якобы стало причиной погрома. Другие говорили о грандиозной пьянке, на которой солдаты решили наконец показать себя настоящими крестоносцами и очистить город от неверных. Во всяком случае, пьяная орда, горланя и бряцая оружием, выплеснулась на улицы и стала убивать всех мусульман, имевших несчастье оказаться на их пути. Многие христиане из-за смуглой кожи, или из-за невиданных солдатами одежд, или по другим причинам также сошли за мусульман и пали под мечами, кинжалами и саблями этого сброда. Лишь немногих мусульман рыцари смогли укрыть в своих замках и спасти от резни. Конечно, весть о массовых убийствах тут же донеслась до султана, и тот потребовал мести.