Падение царского режима. Том 4

Щеголев Павел Елисеевич

После этого разговора с Комиссаровым я начал вспоминать весь период близости моей с А. Н. Хвостовым, отдельные эпизоды и мелочи жизни, слухи, доходившие до меня, все наши разговоры с ним, его взгляды и отношение к старым его хорошим знакомым, которым он наружно при мне показывал знаки доверия и внимания, а после их ухода мне их вышучивал, указывая, для какой в своих личных интересах надобности их к себе приблизил и пр., и мне, действительно, многое стало понятно, а в особенности черствость, эгоистичность и беспринципность этого человека. Затем, переходя к вопросу о Распутине, вне всякой зависимости от осуществления желания А. Н. Хвостова, я при всем моем органическом отвращении к крови, в силу природных качеств и вложенных мне семьею начал воспитания, все-таки задумался над тем, что если бы под влиянием соображений высшего порядка, оставляя в стороне заманчивые перспективы, которые рисовал мне А. Н. Хвостов, я пошел на эту великую для меня жертву и принял на себя организацию и осуществление, хотя бы в роли соучастника, этого преступления, то достиг ли бы я, в конечных результатах, поставленной мною цели, и этот акт наивысшего, чреватого по своим непредвидимым последствиям, служебного преступления не был ли бы бесплодною жертвою с моей стороны, всегда служившей бы мне тягчайшим укором совести.

После всестороннего долгого размышления, взвесив склад мистически настроенной духовной организации государя, видевшего в даровании ему долгожданного наследника проявление милости к нему высших и таинственных сил, провидения, вследствие его молитв и общения с людьми, как бы имевшими особый дар предвидения будущего, постоянные опасения государя и императрицы за жизнь наследника и единственную веру в то, что одна лишь

только незримая мощь тех же сил и способна спасти и продлить эту дорогую им жизнь, я, видя этому примеры в прошлом, до появления Распутина, в отношении к старцам, юродивым, предсказателям и т. п. лицам, пришел к тому заключению, что если исчезновение Распутина временно и успокоит, в силу одиозности этого имени, деспотизм общественного мнения о нем, то, вследствие причин, мною выше отмеченных, оно неизбежно повлечет за собою появление во дворце какого-нибудь нового странного человека в типе тех же лиц, которые проходили ранее; этого все время боялся и Распутин, вращавшийся, для достижения той же цели, в мире юродивых, — в духе Миши Козельского, Васи босоножки, Мартемиана, о коем я говорил, и других, от которых он впоследствии так ревниво оберегал свое влияние на высокие сферы.

В виду этого такая жертва с моей стороны, противная совести и закону, была бы бесцельной сама по себе и, вызвав, при самых лучших условиях, общественное к А. Н. Хвостову и ко мне внимание, могла бы через некоторое время вселить большое опасение в возможность применения нами, пользуясь преимуществами служебного положения, того же способа борьбы с политическими противниками существовавшего в то время режима.

По всем этим основаниям я решил, пока мне не представится благовидный предлог для ухода со службы, без служебного для себя ущерба, имея в своих руках все нити наблюдения и охраны Распутина, всячески противодействовать в этом отношении А. Н. Хвостову, усыпляя его бдительность, так как выдавать его намерения А. А. Вырубовой и Распутину я не считал себя в праве, в силу неэтичности такого моего отношения к А. Н. Хвостову, которое могло быть истолковано и им, и другими лицами в самом невыгодном для меня свете, в особенности в широких общественных кругах, которые, в силу одного уже имени Распутина, стали бы на сторону А. Н. Хвостова. Поделившись этими соображениями с Комиссаровым, мы решили показать А. Н. Хвостову всю видимость нашего искреннего сочувствия в осуществлении его замысла в отношении Распутина, но подвергать самой широкой критике все предлагаемые им планы, затягивая всякими благовидными предлогами наступление решительного исполнительного момента.

Когда я передал А. Н. Хвостову о том, что я подготовил Комиссарова к воспринятию его предложения и заручился его согласием, то при следующем засим нашем совместном с Комиссаровым докладе, А. Н. Хвостов, повторив ему все те мотивы, которые он мне высказывал, вызывающие необходимости устранения Распутина, был горячо в этом отношении поддержан Комиссаровым, заверившим его, что это отвечает пожеланиям и его и его филеров, на которых можно всецело положиться.

После этого А. Н. Хвостов приступил к обсуждению плана убийства, входя с особым интересом в мелочи обсуждения каждой детали и даже высказывая желание лично принять участие в деле. Чем больше мы об этом деле говорили, тем сильнее А. Н. Хвостова захватывала мысль убить Распутина, и тем для меня тяжелее было присутствовать при этих обсуждениях; что же касается Комиссарова, то я поражался его умению подойти под тон настроения А. Н. Хвостова и только потом, когда мы выходили с Комиссаровым, он не сдерживался в своей оценке А. Н. Хвостова, который теперь мне вылился во всей беспринципности своего мировоззрения. После долгого обсуждения было предложено А. Н. Хвостовым, приняв ряд мер предупредительного характера, послать Распутину автомобиль под видом приглашения к какой-нибудь даме, а затем в глухом переулке, где автомобиль должен был замедлить свой ход, в него должны были вскочить загримированные люди Комиссарова и, затянув петлю на шее Распутина, обмотав предварительно его лицо платком, чтобы он не кричал, и, оглушив его, свезти затем труп его на Неву, на острова, и там его бросить в прорубь или, что еще лучше, завезти его на взморье и там зарыть в снегу, привесивши к телу камни, чтобы при оттоянии льда, труп опустился в море. Но для осуществления этого плана требовалось исполнение очень многих предварительных действий, начиная с удаления, под благовидным предлогом, проследки филеров Глобачева, подготовления автомобиля, переговоров и распределения ролей среди филеров, выяснения такой дамы, которую знал бы Распутин, устранения возможности разговора Распутина с ней по телефону и того обстоятельства, чтобы домашние Распутина не знали, куда он едет, и проч.

Ставя А. Н. Хвостову постоянно те или другие возражения, я невольно не мог не обратить своим поведением его подозрительного к себе внимания, и он, первое время приписывая это моему малодушию, старался воздействовать на меня не только своими внушениями, но и давлением со стороны; так, в одно из обычных месячных посещений меня Марковым и Замысловским для получения денег на партийные надобности и дополнительных субсидий на «Земщину» и лазарет, Марков, в присутствии Замысловского, заявил, что они только что были у А. Н. Хвостова и от него, с его ведома и согласия, пришли переговорить со мною о необходимости, до открытая Государственной Думы, убрать Распутина, который всем своим поведением и афишированною им близостью к августейшим особам подрывает в корне все партийные начинания монархических организаций в деле борьбы с начавшимся антидинастическим движением в стране. При этом Марков добавил, что, судя по словам А. Н. Хвостова, все это зависит от меня. Марков и Замысловский, который в этом разговоре, почти не принимал непосредственного участия, по моим сведениям, с Распутиным знакомы не были и в отношении его держались той же непримиримой к Распутину точки зрения, какую высказывало подавляющее большинство членов правой фракции государственного совета, кроме Штюрмера и Н. А. Маклакова, знавших лично Распутина.

В ответ на это заявление Маркова я постарался замять разговор, указав только на то, что если бы вопрос шел о допустимости мною и о моем невмешательстве в организацию ликвидирования Распутина партийными силами какого-либо монархического союза, то еще могла бы итти речь о моем колебании и чинимых мною этому делу препятствиях, но в данном случае, когда осуществление этого акта А. Н. Хвостов возлагает всецело на меня, я не могу не обдумывать каждый свой шаг. Затем, при одном из ближайших моих посещений в Царском Селе генерал-майора Воейкова, последний также повел со мной разговор на эту тему, указав на то, главным образом, что в армии идет как среди командного состава, так и среди войсковых частей открытое брожение на почве возмущения влиянием Распутина на августейших особ, которое может вылиться в самые нежелательные формы антидинастического движения, и что поэтому он, передав об этом А. Н. Хвостову, считает нужным обратить особо на это мое внимание. Когда же я ему указал, что мною, согласно одобренному и им плану, приняты все меры к избежанию излишних разговоров о Распутине, то Воейков мне на это ответил, что это паллиативы и что мне надо подумать о чем-либо более существенном, чтобы раз навсегда положить этому предел. Это было в конце моего разговора с Воейковым, и я, поспешив распрощаться с ним, ушел от него. Затем и впоследствии я имел такой же разговор с Воейковым, причем я уже заметил некоторую сухость в отношении Воейкова к себе; это было незадолго до истории с Ржевским, когда А. Н. Хвостов повел уже свою личную политику в отношении Ржевского, так что в перемене к себе Воейкова я не видел отражения влияния А. Н. Хвостова.

Наконец, с Комиссаровым, а затем и со мною, по поручению А. Н. Хвостова, на эту тему заговорил кн. Андрей Ширинский-Шихматов. Но последнему и Комиссаров и я, зная его чувство доброжелательности к нам, откровенно расшифровали побуждения А. Н. Хвостова и, поставив его в курс всех своих по этому вопросу соображений, которых он не мог не разделить, рассказали ему о той позиции, которую я и Комиссаров в этом деле приняли в отношении А. Н. Хвостова.

Из всего этого я вынес убеждение, с одной стороны, в том, что прав был Комиссаров, оттеняя мне линию поведения А. Н. Хвостова в этом деле и его неумение хранить тайны, а с другой — в необходимости что-либо предпринять, чтобы усыпить на время бдительность Хвостова, тем более, что А. Н. Хвостов с каждым днем становился все более и более настойчивым, высказывая желание или избить Распутина, или, если мы не осуществим убийства Распутина, то самому на свидании убить его из револьвера, и при этом он показывал свой небольшой

браунинг. Тогда я, воспользовавшись брошенной мыслью А. Н. Хвостова об избиении Распутина как средством, которое на некоторое время может успокоить А. Н. Хвостова, в уверенности, что мы стремимся итти навстречу исполнения его пожеланий относительно ликвидации Распутина, постарался уверить его, что подобного рода мера, если она будет проведена под видом мести мужа за поруганную Распутиным честь жены, даст нам в будущем, когда совершится основной акт, повод указать и А. А. Вырубовой и высочайшим особам, что убийство Распутина является последствием означенного выше акта мести. При этом я, в развитие плана, указал А. Н. Хвостову, что в последнее время, желая отвлечь Распутина от частых посещений ресторанов, я, в числе других лиц, вошел в соглашение с другом Мануйлова, сотрудником «Вечернего Времени» М. А. Снарским (он же Оцуп), которого снабдил авансом для приглашения Распутина к себе на вечера и просил его, в случае настойчивых попыток Распутина ехать в те или другие увеселительные заведения, сопровождать его, удерживая от скандалов и устраивая эти кутежи в изолированных от публики помещениях.

В виду этого я заявил А. Н. Хвостову, что, переговорив со Снарским, который живет в малолюдном переулке, я дам ему еще денег на устройство у себя вечера и, узнав, когда Распутин будет у него, сообщу об этом Комиссарову, который замаскирует своих людей, и они, при выходе Распутина нападут на него с соответствующими угрозами, привлекут шумом борьбы внимание дворников, чтобы последние могли доставить Распутина с целью регистрации этого случая, в полицию, сами исчезнут на автомобиле Комиссарова, а затем, как бы встревоженные долгим отсутствием Распутина, начнут из его квартиры осведомляться о нем по участкам и, таким образом, отведут от себя всякое подозрение, а нам дадут возможность сослаться на этот случай, как на доказательство трудности охраны Распутина при обнаруженном им стремлении скрывать свои выезды от филеров, что может повлечь за собою и более серьезного характера выступления против него.

Когда А. Н. Хвостов одобрил этот план, то я переговорил с Комиссаровым, который согласился на осуществление его, так как его постоянно смущали проделываемые секретно от филеров тайные отлучки Распутина. Затем, воспользовавшись приходом ко мне Снарского, я завел с ним разговор о поведении Распутина во время вечеринок у него на квартире, рассказав ему о частых тайных отлучках Распутина из квартиры, затрудняющих охрану его и о его образе жизни вообще, дающем повод к разговорам о нем, и сообщил ему о необходимости запугать Распутина, чтобы он остепенился хотя бы на время, и попросил его для этой цели пригласить Распутина к себе и передать мне, когда он у него будет, вполне доверяя Снарокому по тому впечатлению, которое он на меня всегда производил, и по той откровенности, с которой он говорил о поведении Распутина и о своем о нем мнении. Снарский обещал мне организовать у себя вечер, задержать Распутина по выходе остальных немногих гостей и выпустить его одного из своей квартиры и взял у меня денежный аванс. Затем, когда через несколько дней Снарский передал мне точно время назначенного с согласия Распутина вечера у него, повторив свое обещание исполнить в точности наш уговор и сообщив, что у него, кроме двух дам, больше никого не будет, я передал об этом Комиссарову, прося его внушить филерам, чтобы они не переусердствовали. После того, когда вечером Комиссаров доложил, что люди поставлены им на пост и роли распределены, А. Н. Хвостов выразил желание проехать и самому посмотреть всю инсценировку подготовленного нападения на Распутина. Мы втроем отправились, проехали по переулку, где живет Снарский, видели и автомобиль Комиссарова с спущенным верхом и загримированных филеров, однако Комиссаров, показывая на квартиру Снарского, остановил наше внимание на том, что она не освещена; но я успокоил его тем, что вечеринка состоится после 12 час., когда дамы приедут из театра, и что Снарский к этому времени обещал привезти и Распутина. Но на другой день Комиссаров утром доложил, что никакой вечеринки у Снарского не было, никто к нему не приезжал, и света в квартире не было всю ночь, так что филеры даром только измучились, простояв бесцельно всю ночь, и высказал предположение, что, видимо, Снарский нас обманул. Затем, когда я, увидев Снарского, упрекнул его в неисполнении обещания, то он отговорился, насколько припоминаю, что вечеринка расстроилась из-за Распутина, который не мог по какой-то причине приехать к нему, о чем, он, Снарский, пытался доложить мне, но меня не мог найти по телефону. Все это, может быть, было и так, как он мне говорил, но, с другой стороны, уже впоследствии я узнал, что Распутин вместе с Снарским в этот вечер были, если не ошибаюсь, в отдельном кабинете в Палас-театре, где Распутин и прокутил всю ночь.

Когда об этом я передал А. Н. Хвостову, то он остался этим недоволен, в особенности, повидимому, потому, что верно кому-нибудь сказал о том, что Распутина побили, так как с этого же дня в городе пошли по этому поводу в разных версиях разговоры, судя по расспросам кн. Волконского (товарища министра), которого я подвозил, выйдя вместе, после приема у А. Н.Хвостова, на Морскую к ресторану Донона [*] . После этого А. Н. Хвостов начал уже сам часто без меня приглашать к себе Комиссарова для разговоров и выработки плана убийства Распутина, и я только узнавал о его проектах со слов Комиссарова. Один раз придя ко мне, Комиссаров рассказал мне, что А. Н. Хвостов, желая, видимо, подвинуть его к более скорейшему исполнению своего желания, предложил ему лично, насколько припоминаю доклад Комиссарова, 200 тыс. руб. на расходы по подготовке этого дела и для дальнейшего материального обеспечения филеров, которые будут принимать в этом участие с тем, чтобы последние, предварительно за некоторый промежуток времени до этого дела официально уволились со службы, попрощавшись с Распутиным, получили увольнительные билеты из департамента и выписались выбывшими из Петрограда; при этом А. Н. Хвостов даже показал Комиссарову эти деньги, вынув их из министерского несгораемого шкафа, стоявшего в служебном кабинете. На это Комиссаров, по его словам, ответил, что если он и его филеры и берутся за это дело, то они это сделают не за деньги и что этим предложением А. Н. Хвостов может обидеть его. Нахождение такой крупной суммы у А. Н. Хвостова для меня было неожиданностью, так как личных денег в таком размере, насколько я знал материальные дела А. Н. Хвостова, у него не могло быть, ибо, хотя его жена, урожденная Попова, дочь старшего председателя киевской [*] судебной палаты, и принесла ему в приданое миллионное состояние, но из рассказов мне я знал, что она свое состояние держит на своем счету и только дала возможность А. Н. Хвостову очистить его родовые имения от долгов и завести большое свиное хозяйство, обещавшее в будущем дать доходы (в чем жена его сомневалась); что же касается секретных сумм, то выдачи из департаментского фонда все мне были известны, и А. Н. Хвостов оттуда таких денег без того, чтобы мне не доложил директор, не взял бы; других же ассигновок, кроме 300 тыс., исходатайствованных, с моего ведома, А. Н. Хвостовым для усиления в ноябре месяце рептильного фонда, насколько я знал со слов А. Н. Хвостова, у него не было, и он намеревался только, как он мне передавал, приехав с доклада от государя, с согласия его величества, возбудить официально, секретным всеподданнейшим представлением, ходатайства об отпуске особых сумм: 1) на предвыборную кампанию 1917 г., задуманную им в широких размерах правительственной агитации, 2) на осуществление плана борьбы с оппозиционной прессой по проекту Гурлянда и Бафтоловского, о чем я уже показывал, 3) на получение дополнительного, с нового года, отпуска на рептильную прессу и 4) особого ассигнования на пополнение позаимствований из сумм департамента полиции на монархическую печать и другие расходы, произведенные в связи с его назначением и охраною Распутина. Об этом своем недоумении я даже высказал Комиссарову, который вторично меня заверил, что эти деньги он сам видел. Тогда я подумал, что, видимо, А. Н. Хвостов был прав, уверяя меня в том, что у него имеется особый фонд на убийство Распутина.

Стран. 367, сн. 20–19 стр.

«на Морскую, к ресторану Донона», надо: либо «на Морскую, к ресторану Кюба», либо «на Мойку, к ресторану Донона». [В оригинале это примечание расположено в 7 томе. — В.М.]

Стран. 368, св. 4 стр.

«киевской», надо: «московской». [В оригинале это примечание расположено в 7 томе. — В.М.]