Падший ангел
Шрифт:
Вот он спешит по бездорожью,
в глазах нескучных — синь и зной.
И пахнет чудик спелой рожью,
а не сивухой затяжной.
Мать поэта Галина Ивановна Горбовекая в Новороссийске. 1973.
Здесь она скончалась 6 июня 1996 года.
На холме — церквушка-свечка.
Тишина и невеселость.
Иногда — небезупречно —
подает собачка голос.
На вершине снег обтаял,
ручеек —
Воробьишки сбились в стаю,
суетятся, дразнят псину.
Милицейский — мимо — «газик»,
в нем, в наручниках — гулена.
Он не просто безобразник —
он из храма спер икону.
С колокольни без напора
ветхий звон зовет на требу...
Две старушки лезут в гору,
норовят — поближе к небу.
* * *
Когда истлеет память обо мне,
а также — явленные мною книги,
я в мир вернусь однажды по весне
цветком — для продолжения интриги.
Чтобы одним расширенным зрачком
на солнце посмотреть и стать неслышно
оранжевым! И проторчать торчком
вторую жизнь, короткую, как вспышка!
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
Из книги «Остывшие следы. Записки литератора»
Могу без ложного стеснения сказать, что я подо-
шел к нынешним, перестроечным (начало 90-х)
годам очередного безвременья — не опустошенным,
не растерянным, но вполне сориентировавшимся в
себе, а значит, и в ситуации «текущего момента».
И единственным извлеченным из ситуации вопро-
сом, на который мне бы хотелось услышать ответ,
умиротворяющий во мне патриота, это вопрос мно-
гих и многих поколений моей Родины: почему Рос-
сии выпало то, что... выпало? Почему — ей? Неуж-
то — самая смиренная в долготерпении? Самая по-
кладистая, а значит, и самая подходящая для
экспериментов? Этакий полигон для всевозможных
бесовских штучек. Или все-таки — избранница Гос-
подня? Чтобы, как положено, через страдания к
звездам? Ради других народов, которые никогда те-
перь не последуют нашему примеру. А что — дока-
зать миру, что путем насилия нельзя достигнуть бла-
годати земной, — разве не цель, разве не результат?
Разве
все тяжкие? Еще как стоило, ибо — зачтется.
Хотя в адресном справочнике Союза писателей
против моей фамилии значится сверхъестественное,
таинственнейшее слово поэт, надо понимать, что
этим словом официально подтверждается моя при-
верженность литературному жанру, а не профессия
вообще. Профессия, надо думать, всего лишь — пи-
сатель (по-чешски звучит как — списыватель).
А метафорой «поэт» как бы высвечивается призва-
ние («Его призвали всеблагие, как собеседника, на
пир»). Вот так, и не меньше, естественно, при усло-
вии соответствия призыву в собеседники. Потому
что здесь недостаточно самолично назваться груз-
дем, чтобы попасть в кузов, то бишь — на поэтичес-
кий Олимп. Да и кто на Олимпе-то у древних греков
восседал? Так себе компашка: не милосердные боги,
а скорее — знать процветающая и убивающая, зевсы
и артемиды, всевозможные мойры и эроты, разъез-
жающие на своих золотых колесницах и разящие
простых смертных стрелами своей вакхической (си-
речь пьяной) любви, любви преступной, эдиповой и
танталовой. С Олимпом — поостережемся. С при-
своением звания Поэта повременим. Здесь необхо-
димо дождаться вынесения общественного вердикта,
подтверждающего чье-либо право называться поэти-
ческим... груздем.
Однако вердикта сего можно и не дождаться.
При жизни. А нередко и после нее. То есть — никог-
да. А поговорить все-таки хочется. О поэзии. Если
не о тайне (таинстве), не о «поэтическом веществе»,
то хотя бы о стихах, о стихосложении. О довольно
странном занятии, которому ты посвятил энное ко-
личество времени. Протяженностью в жизнь. При-
чем — напрасно. Ибо, как выяснилось в конце этой
жизни, все действительно суета сует. И попробуй
опровергнуть библейскую истину любой из нынеш-
них истин «в последней инстанции»: эволюционист-