Падший ангел

Горбовский Глеб Яковлевич

высказаться на сей счет при помощи рифм и ритмов,

соответственно теме. И по возможности без употреб-

ления глаголов, то есть — концентрированно.

Россия. Вольница. Тюрьма.

Храм на бассейне. Вера в слово.

И нет могильного холма

У Гумилева.

Загадка. Горе от ума.

Тюрьма народов. Наций драма.

Но —

нет могильного холма

У Мандельштама.

Терпенье. Длинная зима,

длинней, чем в возрожденье вера.

Но — нет могильного холма

и... у Гомера.

Легендарная Сапфо персональным захоронением

тоже не располагает. Как, скажем, и поэт-моряк ста-

линской эпохи Лебедев, нашедший смерть в морской

пучине, как Муса Джалиль, Павел Васильев... Всем

им, как и всем остальным (во времени и пространст-

ве) гражданам иных профессий и призваний, колы-

белью, а затем и могилой исправно служит матерь

наша всеобщая — планета Земля. Которую чем дольше

мы любим, тем изощреннее истязаем. Подсознатель-

но воздавая кормилице (не по адресу!) за предна-

чертанное нам свыше, за предопределенное, неот-

вратимое, а главное — нераспознаваемое.

Но — к дьяволу анкетирование! Хочется погово-

рить о сокровенном без социальных придыханий,

как Бог на душу положит. Только вот как это сде-

лать, чтобы — без актуальных соц-спец-добавок?

Все равно что пищу без соли принимать. Неодно-

кратные попытки отстранения в искусстве, ухода от

суеты повседневности ни к чему целительно-мило-

сердному, веросозидающему не приводили, устойчи-

вого, наджизненного утверждения в творчестве,

даже для себя, единого творца-затворника, — не вы-

работали. Наоборот, сооружения типа поэтических

башен из слоновой кости служили не столько собо-

ром или сейфом для сокрытия таинств самовыраже-

ния, сколько способом его выпячивания, элементом

рекламы, ибо людское — для людей, иначе изъясняй-

ся на языке воды, неба, ветра, камня, растений...

Изображаемое создается для восприятия?! Пусть —

наедине, однако наедине со

всеми, а не... глас вопи-

ющего в пустыне. В пустыне проще забыть о себе

размышляющем — не о себе функционирующем,

легче очиститься от творческих претензий и обра-

титься к спасителю твоего духа — к идеальной Ис-

тине. «Пустыня внемлет Богу», а не честолюбивым

призывам изглоданного гордыней сердца художни-

ка (изобретателя, дельца, политика, философа и т.

д.), а в нашем варианте — поэта, точнее — стихо-

творца, ибо такое — чаще.

Среди подлинных отшельников (схимников-пус-

тынников, заточников-подвижников) никогда не

было людей, писавших стишки или рисовавших кар-

тинки, ибо творчество есть прежде всего — зависи-

мость от мира людей. А не освобожденность от него.

Соображения сии не есть откровения, однако приво-

дить их время от времени необходимо. Особенно в

контексте наших дальнейших рассуждений о писа-

тельстве как способе самораскрытия.

Еще в середине пятидесятых, литературным под-

готовишкой, сочинил я экспромтом лирическую поэ-

мку под названием «Риторика», в которой хотел

объясниться с прозаическим миром о своем понима-

нии мира поэтического, о профессии стихотворца, о

праве человека заниматься «слаганием стихов». В

общем, один из многих самоутвержденческих опы-

тов, а никакое не «произведение искусства» получи-

лось. Прологом к «Риторике» служило ироническое

двустишие, которое и запомнилось из всего, что со-

ставило то давнишнее лирическое поучение.

Поэзия есть божия коровка,

которую доить весьма неловко.

Выходит, уже тогда сознание было обеспокоено

соображениями этического толка: священное дейст-

во лирического труда может ли оставаться беско-

рыстным, независимым? И ответ, забредший тогда

же в душу: может, если этот труд исповедует любовь

к ближнему, к красоте мира, исповедует, а не зави-

сит от него, тем более — от ближнего или от себя лю-