Пакт, изменивший ход истории
Шрифт:
В этот день К.Ю. Шнурре, который вел в Берлине переговоры по экономическим вопросам с временным поверенным в делах СССР в Германии Г.А. Астаховым, уединился с ним в кабинете одного из берлинских ресторанов. Здесь, за обедом, собеседники, по выражению Дж. Кеннана, «добрались до сути дела»{484}. Неожиданно для советского представителя Шнурре стал развивать пространные мысли о перспективах советско-германских отношений. По его словам, руководители германской политики были преисполнены решимости «нормализовать и улучшить эти отношения». В условиях, продолжил Шнурре, когда «державы стоят на распутье, определяя на какую сторону стать», Германия желала бы использовать все возможности, чтобы сблизиться с СССР. Но с советской стороны она не получает
Пораженный словами Шнурре, советский дипломат спросил, не является ли услышанное его личной точкой зрения. Ответ последовал тут же: «Неужели Вы думаете… что я стал бы говорить Вам все это, не имея прямых указаний свыше?» Далее, сообщал в НКИД СССР в тот же день Г.А. Астахов, «он подчеркнул, что именно такой точки зрения держится Риббентроп, который в точности знает мысли фюрера». Тем не менее Астахов выразил сомнение, что намечаемое изменение германской политики «носит серьезный, неконъюнктурный характер и рассчитано надолго вперед». На это последовало: «Скажите, каких доказательств Вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии. Мы не представляем себе, чтобы СССР было выгодно стать на сторону Англии и Польши, в то время как есть полная возможность договориться с нами».
«Чувствуя, что беседа заходит слишком далеко», доносил в тот же день в Москву Г.А. Астахов, «я перевел ее на более общие темы…». В частности, на тему антисоветской программы в книге Гитлера «Main Kemph» («Моя борьба»). На что Шнурре ответил, что Гитлер «прекрасно учитывает все изменения в мировой обстановке. Книга была написана 16 лет тому назад в совершенно других условиях. Сейчас фюрер думает иначе. Главный враг сейчас — Англия». Возвращаясь к основной теме беседы, Шнурре добавил к вышесказанному: «Мы считаем, что СССР и сейчас может стать на путь сближения с Германией и Италией, подобно тому, как это имело место в так называемый рапалльский период. Этому способствует и то обстоятельство, что Германия и Италия, хотя и боролись с коммунизмом, но настроены антикапиталистически …»{485}.
Ссылки К. Шнурре на изменение международной обстановки объясняют готовность германской стороны идти так далеко навстречу советской стороне, насколько это возможно — лишь бы предотвратить образование антигерманской коалиции в Европе и изолировать Польшу, нападение на которую было предрешено Гитлером. Об открывшихся таким образом возможностях для Советского Союза Г.А. Астахов писал в другом сообщении в Москву: «Я не сомневаюсь, что если бы мы захотели, мы могли втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам». И пророчески добавил: «Какова была бы цена этим заверениям и на сколь долгий срок сохранили бы они свою силу, это, разумеется, вопрос другой»{486}.
2 августа Г.А. Астахова, который посетил статс-секретаря МИДа Германии Э. Вайцзеккера, неожиданно захотел принять и министр иностранных дел И. Риббентроп. Последний, доносил в Москву советский дипломат, «приступил к монологу, продолжавшемуся свыше часа… Мне едва удалось вставить несколько реплик и замечаний».
И. Риббентроп не только подтвердил новую официальную позицию Берлина по вопросам советско-германских отношений, высказанную до него К. Шнурре в беседе с Г. А. Астаховым, но и расставил некоторые важные акценты. Хотя министр говорил о том, что в деле урегулирования двусторонних отношений он «не считает необходимым особенно торопиться», повторный, и на более высоком уровне, прием советского поверенного в делах говорит о другом. (Достаточно сказать, что всего лишь тремя неделями позже стороны подписали пакт о ненападении.) Благополучное завершение торговых переговоров, продолжил И. Риббентроп, «может послужить началом политического сближения». Единственное условие с немецкой стороны — «это взаимное невмешательство во внутренние дела», сопровождавшееся заявлением, что «никаких поблажек коммунизму в Германии мы не допустим».
В
На следующий день информацию о приеме им Г.А. Астахова германский министр послал послу в Москве Ф. Шуленбургу. В ней он сообщил о готовности немецкой стороны к «конкретизации» переговоров, как только получит официальное согласие советской стороны «приступить к формированию новых отношений». Как И. Риббентроп представлял себе «конкретизацию» можно судить по его сообщению послу, что в разговоре с советским поверенным в делах он «сделал намек, что о судьбе Польши мы можем с Россией договориться»{488}.
Очередная встреча Ф. Шуленбурга с В.М. Молотовым 3 августа началась с заявления посла, что он «имеет поручение германского правительства подтвердить высказанное К.Ю. Шнурре» в беседе с Г.А. Астаховым{489}.
По-видимому, из беседы с германским послом, продолжавшейся полтора часа, В.М. Молотов сделал вывод о принципиальном изменении германской позиции. В его записи беседы приводится заявление Ф. Шуленбурга, уполномоченного на то германским правительством, что «между СССР и Германией не имеется политических противоречий». На уточняющий вопрос Молотова о недавнем военно-политическом договоре Германии с Италией он получил заверения, что это соглашение имеет антизападную направленность. Посол говорил об отсутствии у Германии враждебности к СССР как на Востоке, где Германия «не старается ободрять Японию в ее планах против СССР», так и на Западе, где «нет пунктов, которые бы вызывали трения между Германией и СССР на всем протяжении между Балтийским и Черным морями»{490}. Что касается продолжавшихся тройственных англо-франко-советских переговоров, то Ф. Шуленбург поставил В.М. Молотова перед выбором заявлением о том, что вхождение Советского Союза в новую комбинацию держав в Европе «может создать затруднения для улучшения отношений Германии и СССР»{491}.
Сообщая в Вашингтон о результатах этой, третьей по счету встречи В.М. Молотова с германским послом, С. Грамон сослался на информацию от «Джонни» об общем настрое немецких дипломатов в Москве. Налицо улучшение советско-германских отношений, полагали они, но потребуется время для устранения советского недоверия{492}. Однако предположение немецких дипломатов не оправдалось. Из работы комиссии А.Н. Яковлева известно, что уже 11 августа — спустя неделю после встречи В.М. Молотова с Ф. Шуленбургом, Политбюро ЦК постановило отдать переговорам с Германией предпочтение перед переговорами с Англией и Францией{493}. Причем как раз накануне начала военных переговоров с прибывшими в Москву военными миссиями этих двух западноевропейских государств.
Что же подвигло сталинское руководство на такое принципиальное решение? Напомним, что с советской стороны не раз раздавались публичные заявления о желании улучшить отношения с Германией, наиболее авторитетным из которых было заявление Сталина на XVIII партийном съезде в марте 1939 г. об отсутствии для советско-германского конфликта «видимых на то оснований». Решение Политбюро от 11 августа означало, что эти призывы наконец нашли должный отклик у другой, немецкой стороны.
15 августа, по настоятельной просьбе посла, Ф. Шуленбурга снова принимал В.М. Молотов. Свою настойчивость посол объяснил «инструкциями, полученными из Берлина, а также характером тех вопросов, которые он желал бы изложить». Эти инструкции в виде «Памятной записки», включавшей шесть пунктов, были вручены Молотову.