Пакт, изменивший ход истории
Шрифт:
Дипломатическую службу в Европе чета Дэвисов превратила в необременительное времяпрепровождение, своего рода продленный «медовый месяц». Американский автор книги об «обмене русского искусства на американские деньги» пишет: «Дэвисы предпочитали жизни в Спас-Хаусе (резиденция посла США в Москве. — В. Н.) путешествия и коллекционирование картин»{410}.
Из-за частых поездок по европейским столицам, длительных морских путешествий на собственной, с экипажем в 50 человек, яхте по Балтийскому морю (с заходом в прибалтийские порты), Дж. Дэвис провел вне СССР в 1937 г. ни много, ни мало 199 дней{411}. Эта цифра, возможно, была бы выше, если бы в сентябре того же года президент Ф. Рузвельт не распорядился передать послу, чтобы он не покидал страну своего пребывания в последующие три месяца{412}. Впрочем, в двадцатых числах ноября Дэвис отбыл
Дж. Дэвис оставался послом в СССР до начала лета 1938 г. Перед окончательным отъездом на родину он нанес 5 июня прощальный визит главе советского правительства В.М. Молотову. Там он впервые встретился со Сталиным, неожиданно вошедшим в кабинет Молотова. В длившейся свыше двух часов беседе Сталин в резких выражениях говорил об антисоветской политике английского премьер-министра Н. Чемберлена, выражал недоумение тем, что согласие Ф. Рузвельта на строительство в США линейного корабля по советскому заказу не реализуется, проявил заинтересованность в разрешении проблемы старых русских долгов Америке{413}.
Единственная, можно сказать, случайная встреча со Сталиным. Не об этом ли говорит тот факт, что в официальном издании «Документов внешней политики СССР» за 1938 г. нет никакого упоминания об этой встрече? Дж. Дэвис, однако, был воодушевлен. Умел советский правитель, когда это ему было нужно, произвести впечатление на собеседника. По свидетельству американского дипломата Л. Гендерсона, который после отъезда посла оставался поверенным в делах США в СССР, со времени приезда в Москву Дэвис впервые находился в столь возбужденном состоянии. «Я его видел, — восклицал он. — Наконец я с ним поговорил». Дэвис считал день встречи со Сталиным одним из величайших в своей жизни{414}.
Из встречи с И.В. Сталиным и В.М. Молотовым американский посол вынес убеждение, что завоевал доверие обоих. Теперь, даже оставив свой пост в Москве, Дэвис полагал, что может служить связующим звеном между американским Белым Домом и московским Кремлем. С собой он увез фотографии Сталина, Молотова и М.М. Литвинова с их автографами, которые держал в своей библиотеке на видном месте.
Так Дж. Дэвис неожиданно превратился в «особого друга Сталина», как он себя стал называть с этого времени{415}. При администрациях Ф. Рузвельта и Г. Трумэна он имел привычку посещать Белый дом, предлагая свои услуги в качестве эксперта по советским делам. Но был ли Дж. Дэвис таковым на самом деле — «особым другом Сталина» и надежным советологом? Думается, что нет, не был. Он, например, очень хотел, но так и не смог перед отъездом вновь повидаться со своим новоиспеченным «другом». И уж совершенно необоснованны его претензии на роль знатока Советского Союза. Ему не дано было познать советскую действительность во всей ее тоталитарной сущности. В самом главном — в оценке внутреннего положения в стране — Дэвис, в отличие от коллег по дипломатическому корпусу в Москве, которые отнеслись к сталинскому Большому террору резко критически, воспринял как должное официальную версию массовых репрессий{416}. То, что представлялось американскому послу пресечением деятельности «пятой колонны» и укреплением советского строя{417}, на самом деле вело к подрыву международных позиций страны. Неудивительно, что составители документального издания «Внешняя политика Соединенных Штатов: Советский Союз, 1933–1939 гг.» донесениям посла предпочли сообщения низших чинов посольства — Дж. Кеннана, Ч. Болена (в послевоенные годы они назначались послами в СССР — в 1952 и 1953–1957 гг. соответственно). По свидетельствам Л. Гендерсона и Дж. Кеннана (не владея русским языком, Дж. Дэвис пользовался на судебных заседаниях по политическим процессам 1937–1938 гг., на которых он присутствовал, услугами этих американских дипломатов как переводчиков), посол на самом деле понимал, что к чему. Но в таком случае возрастает ответственность Дэвиса за искаженную информацию, которую он посылал в Госдепартамент США.
Известную благосклонность сталинского руководства Дж. Дэвис заслужил примитивным приемом, следуя полученному им перед приездом в СССР неофициальному «дружественному» совету избегать критики политики и действий Кремля. Старательно придерживаясь однажды усвоенной им линии поведения, он смягчал формулировки в дипломатических депешах в Вашингтон, которые давались ему на подпись. Сталин по-своему отблагодарил Дэвиса, наградив его в мае 1945 г. высшим советским орденом.
С посольскими донесениями Дж. Дэвиса из Москвы, не выдержавшими испытания временем, можно ознакомиться по его мемуарам «Миссия в Москву», вышедшим еще в 1941 г. Любопытно, что мемуары, рисовавшие «в высшей степени лестный портрет сталинской России»{418}, в советское время оставались малодоступными для читателей научных библиотек, будучи упрятанными в фонды специальных хранилищ. Из той же серии курьезов советского времени: моя попытка в аспирантские годы ознакомиться с рецензией на мемуары Дэвиса, опубликованной в политико-теоретическом органе Компартии США — журнале The Communist, не удалась.
В глазах западных лидеров, если они хотели оставаться реалистами — а реализм американского президента Ф. Рузвельта общеизвестен, — сталинские репрессии, по причине их масштабов, предсказуемости последствий, делали более чем проблематичной, по крайней мере, на обозримый период, активность советской внешней политики в вопросе коллективной безопасности, ставили под вопрос ее антифашистскую направленность. Последствия не замедлили проявиться. С одной стороны, в советской внешнеполитической пропаганде все больше делался упор на ответственности Англии и Франции — «провокаторов войны» (Сталин) — за обострение положения в Европе, а с другой — с осени 1938 г. стали заметны определенные признаки разрядки в советско- германских отношениях.
Таким образом, отклонение инициативы Дж. Дэвиса вряд ли можно считать малооправданным, учитывая небогатый послужной список бывшего американского посла в СССР. Были, разумеется, и другие причины, обусловившие отрицательную реакцию американского правительства, в том числе внутренние (о которых говорится в ответной телеграмме К. Хэлла).
В рассматриваемый период советско-американские отношения в целом пребывали в состоянии застоя. С лета 1938 г., после отъезда Дж. Дэвиса, в Москве даже не было американского посла. Новый посол был назначен лишь в феврале следующего года, а его прибытия в советскую столицу пришлось ждать еще полгода. Американская левая и либеральная печать по-прежнему ратовала за развитие отношений с Советским Союзом, но большая часть средств массовой информации отражала преобладавшие в стране подозрения насчет надежности СССР как сторонника дела демократии и всеобщего мира.
Американский историк Т. Мэддакс в книге «Годы отчуждения», посвященной советско-американским отношениям в 1933–1941 гг., ссылается на целый ряд публикаций, раскрывающих причины недоверия к Советскому Союзу и его политике. Как это ни странно, пишет автор, «многие редакторы» периодических изданий в США, ссылаясь на фундаментальную общность тоталитарных режимов Германии и СССР, считались с возможностью их сближения. Так, газета Washington Post писала, что «глубокая общность в восхвалении государства и подавлении личности делают второстепенными различия между ними»{419}.
Из факторов советско-германского сближения американская пресса выделяла в прошлом масштабную торговлю между двумя странами, а также их тесное сотрудничество в военно-технической сфере. Еще большее значение периодическая печать США придавала политико-стратегическим расчетам сторон. Газета New York Herald Tribune (в то время выходившая в Нью-Йорке, позднее в Европе) в апреле
1939 г. следующим образом суммировала подозрения насчет Советского Союза: «Единственное, что интересует Советы в сложившейся ситуации, это не то, как остановить Гитлера, а как добиться того, чтобы державы Оси и демократические страны сошлись в смертельной схватке»{420}. Писательница и журналистка А.-Л. Стронг, неоднократно бывавшая в СССР, в номере журнала Asia за май 1939 г. опасалась того, что Советский Союз может объединиться с Германией с целью сломить капитализм и использовать итало-германский фашизм против западной демократии{421}.
Сближение с СССР, по мнению американской прессы, сулило определенные стратегические выгоды Германии и ее союзникам. Журнал Harpers (за июль 1939 г.) предполагал, что, заручившись советской помощью, Германия окажется способной разорвать кольцо окружения вокруг себя, Италия — расширить свои владения в Северной Африке, Япония — повернуть свою экспансию в сторону Голландской Вест-Индии, а Германия и СССР — вместе разделить Польшу {422} .
Конечно, далеко не все американцы верили в возможность сделки между Советским Союзом и Германией. Генеральный секретарь Коммунистической партии США Э. Браудэр, выступая в начале июля 1939 г. в одном из американских университетов, так ответил на вопрос о вероятности заключения советско-германского соглашения: «Такие слухи в основном исходят из Берлина, который надеется тем самым внести смятение в ряды демократических сил. У такого соглашения почти такие же шансы, как у Эрла Браудэра на избрание президентом Американской торговой палаты» {423} . [42]
42
Любопытно, что после заключения советско-германского пакта о ненападении Э. Браудэр оправдывал его, не изменив этого своего мнения и много позже, даже будучи исключенным из партии за «ревизионизм» //As We Saw the Thirties. P. 245.