Палач и Дрозд
Шрифт:
– Я не вырезаю их, Палач. Я их выдавливаю. Аккуратно. Как подобает настоящей леди. – Слоан засовывает палец в рот, прижимает его к щеке, а потом с щелчком вынимает. – Вот так!
Я хохочу, и Слоан одаривает меня сияющей улыбкой.
– Значит, извини.
К счастью, она отворачивается прежде, чем у меня сдают нервы. Девушка берет несколько жареных картофелин, оценивающе глядит на других посетителей и вдруг отодвигает от себя тарелку.
Решила уйти? И мы больше не увидимся?
Уж она-то сумеет от меня спрятаться.
Я
– Ты слышала про серию убийств в национальных парках Орегона и Вашингтона?
Слоан поворачивается, прищурив глаза. Между темных бровей у нее проступает складка, и девушка чуть заметно качает головой.
– Убийцу прозвали Лесным Призраком. Весьма плодовитый тип. И очень, очень осторожный, – продолжаю я. – Предпочитает пеших туристов: приезжих и бродяг, которых никто не хватится. Долго пытает их, а потом каждое тело укладывает лицом на восток, а на лбу рисует крест.
Тонкая маска на лице Слоан трескается. В девушке просыпается хищник, почуявший добычу. Я буквально вижу, как в голове у нее крутятся шестеренки.
Каждая деталь – след, по которому может пройти опытный охотник.
– Сколько было жертв?
– Двенадцать. Хотя, наверное, больше, просто о них молчат.
Слоан хмурится. В зеленой глубине глаз мелькает искра.
– Почему? Чтобы не спугнуть убийцу?
– Возможно.
– Откуда сведения?
– Ты же где-то узнала про Альберта Бриско? У меня тоже есть свои источники.
Я подмигиваю. Взгляд Слоан на миг прилипает к моим губам, особенно к шраму, затем она снова смотрит мне в глаза. Опершись руками о стол, я наклоняюсь ближе.
– Как насчет дружеского соревнования? Кто победит, тот его и прикончит.
Прислонившись лопатками к кожаной спинке, Слоан долго барабанит по столу обломанными кроваво-красными ногтями и грызет потрескавшуюся нижнюю губу. Я чувствую на себе ее взгляд. Он заползает в душу и пробуждает забытые эмоции.
Я давно не знаю ни страха, ни радости.
Но сегодня ощущаю немалый азарт.
Барабанный бой ногтей стихает.
– Что за соревнование? – спрашивает Слоан.
Я машу официантке и, когда та ловит мой взгляд, жестом прошу принести меню.
– Так, небольшая игра. Давай закажем десерт и обсудим условия?
Я снова смотрю на Слоан, расплываясь в улыбке: злобной и предвкушающей.
…Коварной.
– Ты же слышала поговорку: «Кто умеет веселиться, тот и крови не боится», – шепчу я. – Проверим ее на практике.
Голосовые связки
Слоан
Год спустя.
Голод…
Он всегда начинается с зуда. С мерзкого раздражения под кожей. Что бы я ни делала, внутри постоянно свербит, заползает в голову и не отпускает.
Потом приходит боль.
Чем дольше ее игнорировать, тем сильнее меня затягивает в бездну. Надо унять ее любой ценой.
Поможет в этом деле только одно. Убийство.
– Соберись наконец, – бормочу я себе в пятидесятый раз за день, уставившись на одноразовый телефон. Водя пальцами по гладкому стеклу, листаю
«Палач», – написано под фотографией в профиле. На ней изображена исходящая паром сосиска, нанизанная на вилку для барбекю.
Стараясь не задумываться над причинами, по которым я выбрала именно эту картинку, я во всех красках представляю, как воткну острые зубья в член этого проходимца.
Красивый, наверное. Как и все остальное…
– Гос-споди… Совсем рехнулась, – шиплю я.
Додумать мне не дает мужчина, лежащий на железном столе: он начинает трепыхаться, пытаясь вылезти из кожаных ремней, которые стягивают ему запястья и лодыжки, голову и туловище, бедра и руки. Из-под кляпа, засунутого в распахнутый, будто у рыбины, рот, звучит сдавленное мычание. Может, я перестаралась, и необязательно было привязывать его так крепко? Никуда он не денется. Но когда тело с визгом ерзает по стальной поверхности, я начинаю беситься, отчего зуд перерастает в жгучую боль, когтями царапающую мне мозг.
Я отворачиваюсь, листая в памяти телефона сообщения, которыми мы с Роуэном обменивались последний год, с тех пор как встретились и решили затеять абсолютно безумную по всем параметрам игру. Может, я что-то упустила из виду? Вдруг в его редких посланиях есть подсказка – намек, что делать дальше? Я не понимаю, что от меня требуется, и от этого еще сильнее начинает болеть голова.
Подойдя к раковине, я беру с полки пузырек с ибупрофеном и, отложив телефон, вытряхиваю две таблетки в затянутую в перчатку руку, тем временем перечитывая сообщения, присланные в начале недели. Впрочем, я и без того прекрасно помню, что в них говорится.
Все подробности пришлю в субботу.
Я тебя совсем не знаю. Вдруг решишь смухлевать?
Видимо, придется поверить на слово.
Что за бред.
Зато весело! Ты же любишь веселиться?
Исчезни.
И ты совсем не будешь скучать по моей хорошенькой мордашке?
…
Жди субботу! Телефон держи под рукой!
Так я и делаю. Весь день не выпускаю телефон из рук, а время, между прочим, идет к вечеру. На экране двенадцать минут девятого. Громко тикают большие часы, которые я повесила напротив стола, чтобы лишний раз поиздеваться над жертвами; но сегодня щелчки секундной стрелки вызывают бо`льшие страдания у меня, эхом отзываясь в черепе. Каждый миг ожидания обжигает вены новым всплеском голода.
Оказывается, я слишком сильно предвкушала игру, и пытка неизвестностью меня убивает.
Когда я включаю кран и вода с шумом бьется о стальную поверхность раковины, мужчина на столе вздрагивает.