Пампушка для злого босса

Рей Полина

Я же решаю провести этот вечер с пользой: звоню отцу, чтобы договориться с ним о переезде в новую квартиру. Однако меня ожидает сюрприз и здесь - отец извиняется и просит перенести наши с ним дела на завтрашний день. И в голосе его сквозит что-то настолько таинственное и необычное, что я начинаю подозревать, что ему все же удалось найти общий язык с какой-нибудь женщиной.

Домой я приезжаю, по дороге зайдя в гипермаркет и набрав разных фруктов, и решаю устроить себе небольшие девчачьи посиделки, где единственным действующим лицом

буду я. Вновь устроившись на подоконнике, открываю дневник и начинаю изливать в него свои мысли.

«Уже не знаю, что именно испытываю из всего того бесконечного потока эмоций и чувств, которые охватывают меня каждый раз, когда я вижу перед собой Казанского. Только с ним все меняется настолько быстро, что всё пережитое больше похоже на мельтешащий перед глазами калейдоскоп, чем на то, в чем я могу разобраться сама без лишней помощи. Этот мужчина поистине был создан для того, чтобы сводить с ума меня, и как я теперь подозреваю, ещё множество женщин, которые были у него до этого момента, и которые будут после».

Написав это, я прикусываю нижнюю губу, понимая, что даже простые, выведенные на страницах дневника строки, причиняют мне какие-то жутковатые ощущения. А всему виной понимание, что я полностью права в этих эмоциях. Ведь после меня у Казанского обязательно будет кто-то, с кем он вот так же будет проводить время, кому будет рассказывать о том, насколько поражен и восхищен, и пытаться добиться этого «кого-то» чего бы ему это ни стоило.

А ещё я размышляю о том, что связывало нас с Казанским год назад, когда он только прибыл в наш офис. Нелепая ситуация, когда я приняла его за другого, и попыталась поставить на место прилюдно, обернулось тем, что Алексей начал воспринимать меня не иначе, как личного врага.

Я никогда не понимала женщин, которым было в удовольствие стать жертвой так называемого стокгольмского синдрома, но когда на третий день нашего «милого» общения с Казанским осознала, что он вызывает у меня эмоции отличные от злости или обиды, вернее, не только их, моё удивление собственным чувствам, которые я стала испытывать по отношению к Казанскому, было столь огромным, что я впала в ступор. Впрочем, чем дольше мы с ним общались, тем больше я понимала, что влюбилась в этого невыносимого типа так сильно, что каждое его действие и каждое слово, направленные в мою сторону, причиняют мне невыносимую боль.

Он никогда не переходил границы, когда донимал меня, однако чем явственнее мне становилось, что я никогда не заинтересую его как женщина, тем больше горечи накапливалось у меня в душе.

И когда он всё-таки уехал, я поняла что испытываю не только облегчение, но ещё и острую боль, от понимания, что никогда его больше не увижу. Если бы я знала тогда, как сильно ошибаюсь.

Глава 4

Неожиданный звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть, нахмурившись посмотреть на часы, но, обнаружив, что стрелки показывают

всего девять вечера, все же пойти открывать непрошеному визитёру. Когда смотрю в глазок, с губ моих помимо воли срывается удивлённый возглас: за дверью стоит Казанский собственной персоной.

Первое желание, которое у меня возникает этот момент - не открывать даже под дулом пистолета. Впрочем, оно быстро сменяется другим - увидеть его в своей квартире и понять, что нас связывает не только работа и проведённая вместе ночь, а нечто гораздо большее.

– Вот уж кого не ожидала сегодня увидеть, так это тебя, - вместо приветствия произношу я, распахивая дверь перед Алексеем.

– Можно войти?
– уточняет он, но, не дождавшись моего разрешения, входит в прихожую, глядя неотрывно в мои глаза.

– Я уверена, даже если было бы нельзя, ты бы все равно вошёл, > вздыхаю я, закрывая за Казанским дверь.

Он осматривается в моей квартирке, пока я судорожно вспоминаю, не оставила ли я где-нибудь грязного белья и вынесла ли за собой посуду после завтрака.

– Вошёл бы, - говорит он, кивая.

– Это входит в список тех самых наших свиданий?
– уточняю, пытаясь придать голосу деловых ноток. Но тут же теряю все здравые мысли, когда Алексей делает ко мне шаг и выдыхает в губы:

– А ты хочешь, чтобы входило?

Это звучит настолько двусмысленно - или в этот момент только кажется мне таковым - что у меня не хватает слов, чтобы ответить. И возможностей - тоже.

– Ты мне нужна, Вера, - шепчет едва слышно Казанский прежде, чем наброситься на мой рот по- звериному голодным поцелуем. Стон, который даже не пытаюсь сдержать, звучит как капитуляция.

И стонать мне хочется вовсе не от того, что делает Алексей, хотя это безумно возбуждает и приятно. Стонать хочется от того, что он сказал мне...

«Ты мне нужна, Вера».

Не знаю как и для чего - для постели на сегодня или в его жизни хоть на несколько мгновений - но это ощущение, что он испытывает во мне потребность, заводит сильнее того, что вытворяют его руки и губы.

Ладони Казанского ложатся на мои ягодицы, сминают до боли. Он делает шаг, понуждая меня отступать к стене, пока я не упираюсь в неё спиной.

– Подними руки наверх и держи их так, - хрипло приказывает он мне, и я подчиняюсь.
– Не отпускай, пока я не позволю.

Это приказ. Нерушимый. И я готова сейчас исполнить его и ещё миллиард приказов, которые будет отдавать мне Казанский. Потому что нуждаюсь в нём точно так же, как и он во мне, даже если его потребность исчисляется минутами.

Он скользит по моему телу руками и губами. Опускается передо мной на колени, будто капитулируя окончательно, и несмотря на то, что буду следовать за ним в нашем общем безумии, я ощущаю превосходство. Это меня он хочет так, что готов сейчас на всё. Это я для него - центр вселенной - по крайней мере, в данное мгновение.