Пампушка для злого босса

Рей Полина

– Причина чего?

– Ммм... через время её находят мёртвой.

– Ей угрожали?

– Не знаю. На самоубийство это не очень похоже, но версия такая - суицид.

– У неё был ухажёр? Может, какой-то жиголо?

Я поджимаю губы, смотрю на отца прищурившись. А я ведь совершенно не рассматривала эту версию. И те, кто уже настрочил броских заголовков, - тоже. Впрочем, ничему удивляться не приходится. Для них хлеб - обвинить Казанского, не напрямую, конечно, но замешать его громкое имя во всю эту грязь.

– Я не знаю, пап.

Пожимаю

плечами и отпиваю глоток чая из чашки, поставленной отцом прямо передо мной. Снова начинаю копаться в ноутбуке, но на этот раз изучаю всё, что удалось выяснить о снотворном, которое стало причиной смерти Кристины.

– Весь, слушай, я тут подумал... Раз Алексею сейчас не до ремонта, давай я им займусь. Только чуть позже, хорошо?

Поднимаю глаза от экрана, когда слышу в голосе папы какие-то новые нотки, которых раньше не замечала. Отец что - покраснел?

– Так... рассказывай мне всё и без промедления, - требую, закрывая крышку ноутбука.

Он опускает взгляд, а я улыбаюсь. Это как раз то, что мне нужно, чтобы избавиться от ужасных мыслей - счастье родного человека, который вот-вот поделится им со мной.

Утром следующего дня просыпаюсь раньше будильника от странного предчувствия. Впрочем, это состояние уже кажется мне абсолютно нормальным. Будто я попала в калейдоскоп быстро сменяющихся событий, которые порождают только тревогу, и интуиция изо всех сил трубит мне сигнал опасности.

За завтраком, состоящим - в который раз - из чашки кофе с обезжиренным молоком, думаю о Казанском. Надо взять себя в руки и начать питаться, а иначе я превращусь в мумию. И мысли об Алексее совсем не способствуют наличию аппетита.

Он ведь мог просто набрать мой номер телефона после той ночи. Хотя бы днём, когда я уже знала про Кристину. Объясниться со мной, рассказать, кто именно был у него тогда. Раз мы с ним уже не в отношениях, ему и бояться нечего.

Невесело усмехаюсь, допивая остатки кофе. Смешно. Мы действительно с ним не в отношениях, и если он не всё мне рассказывал, когда был моим «парнем», то ждать этого теперь - втройне глупо.

По приезде на работу меня ожидает сюрприз, от которого позвоночник сковывает морозом. Шеф сообщает мне будничным тоном, что в обеденный перерыв он даёт мне лишний час, чтобы я наведалась в ближайшее отделение полиции.

– Начинать сушить сухари?
– нервно интересуюсь я у Семёнова, который снова погрузился в изучение бумаг, выдав мне дурные вести.

– Это по делу Казанского.

Он всё же поднимает голову и смотрит на меня внимательно поверх очков в толстой оправе.

– Ничего страшного, просто формальность.

И от этих слов становится действительно не по себе, потому что совсем не чувствую, что ничего страшного не случится.

– Хорошо. Я вернусь к трём часам дня. По крайней мере, надеюсь на это.

Пока жду обеденного перерыва, пытаясь сосредоточиться на работе, прокручиваю в голове события последних дней, но они превращаются

в размытое пятно, состоящее из серо-мутных красок разного оттенка. Уже даже не знаю, что думать, что чувствовать и где искать ответы на мучающие меня вопросы. И никто мне не торопится помогать. Пару раз останавливаю себя, когда рука непроизвольно тянется к сотовому. Потребность позвонить Алексею становится похожей на наваждение. Но я знаю - это последнее, что я должна сейчас делать, потому просто напоминаю себе, что теперь мы - с разных полюсов. Осталось убедить себя, что от этого мне не больно.

Здание отделения полиции одним своим видом внушает уныние и безотчётную панику. Крыльцо в три ступени, металлическая дверь, выкрашенная в рыже-коричневый цвет. Синяя табличка на ней, которую даже не пытаюсь прочесть. Всё это будто бы из другой жизни, которую я начала проживать, едва отправилась в тот чёртов бар, где в мою судьбу вновь ворвался Казанский.

Ненадолго задерживаюсь на улице. Перед смертью не надышишься - вот уж никогда не придавала значения этой фразе, а тут она пришлась как нельзя более кстати.

Меня спрашивают, куда направляюсь, я что-то произношу, едва слыша саму себя. Указывают на лестницу, ведущую на второй этаж, и мне ничего не остаётся, как подняться по ней.

Здесь коридоры ещё более тусклые и безжизненные. Стены - грязно-жёлтые, со стоящими вдоль них дерматиновыми скамейками на тонких металлических ножках. И двери - одинаковые и обшарпанные, кое-где на них номера написаны на бумажках и приклеены на скотч.

Из нужного мне кабинета раздаются приглушённые голоса, я устраиваюсь на одной из лавок и жду, пока меня позовут на допрос. Или это будет не допрос? Никогда раньше не приходилось бывать в отделениях полиции по таким поводам. Может, тут сейчас всё развернётся в стиле американских боевиков, где играют в хорошего и плохого полицейского?

На одной из соседних скамеек сидит парень. Вольготно развалившись, будто он здесь надолго и вообще все кругом ему должны как минимум денег. Играет в телефоне и жуёт жвачку. Мне бы хоть толику его спокойствия и безразличия к окружающим.

Наконец из кабинета выходит сначала мужчина в форме, на лице которого - благодушное выражение, а следом выглядывает девушка. Я ей на вид и двадцати бы не дала, но, судя по кителю, застёгнутому на все пуговицы, и суровому взгляду, каким окидывает меня, именно она и есть майор Афанасьева.

– Вера Васильевна?
– уточняет, но, не дожидаясь ответа, приоткрывает дверь шире.
– Проходите.

В кабинете всё не настолько унылое, как снаружи. Даже имеется чайник на небольшом столе у окна, в который я и вцепляюсь взглядом, будто бы он - то единственное, на что вообще стоит смотреть в данную минуту. Всё потому, что понимаю - мне придётся контролировать едва ли не каждое своё слово и действие.

– Присаживайтесь, - указывает майор на стул возле своего рабочего стола, за которым и занимает место.