Память льда
Шрифт:
«Три костра. Возле каждого — примерно по двадцать солдат, — прикинул капитан. — Взрывы уничтожат их почти полностью. Но останется еще около сотни. Если у этих пехотинцев толковые офицеры, тогда нам придется туго… Впрочем, откуда взяться хорошим командирам, если военный лагерь напоминает стоянку кочевников?»
Саперы передвигались ползком и вскоре растаяли в темноте. Паран оглянулся назад и увидел Хватку с болезненно перекошенным лицом. Он хотел было спросить, в чем дело, но помешали прогремевшие взрывы.
Костры разметало вместе с кусками человеческих тел. Ходок издал зычный боевой клич. Сжигатели мостов
Сжигатели мостов дали залп из арбалетов. Все выстрелы попали в цель. Самую крупную «ругань» саперы приберегли напоследок. Пропустив Ходока и остальных, они капнули кислотой на восковые затычки вверху глиняных сосудов, где находилось смертоносное оружие морантов.
Кислота с легким шипением разъедала воск.
— Бегите! — завопил Колотун.
Паран мысленно выругался. Внезапно десять ударов — время, отпущенное на то, чтобы убежать, — показались ему мгновением. С «руганью» шутки плохи: одна такая «игрушка» способна создать завалы, сделав непроходимым оживленный городской перекресток.
Капитан бросился прочь, в сторону ворот.
Но что это? Трупы вдруг зашевелились!
«Как же мы не догадались? Эти дикари уверились в своей победе и преспокойно улеглись спать возле городских ворот!»
— А ну ложись! Быстро!
Паран узнал голос Колотуна. Он, Штырь и остальные саперы пронеслись мимо и швырнули «ругань» в скопище тенескариев, заполнявших пространство возле ворот. После чего сами проворно распластались на земле. Паран тоже бросился лицом в липкую, влажную глину и зажал уши. Упав, он перекувырнулся на спину. И тут громыхнули брошенные саперами снаряды. Взрывная волна закружила капитана. Сверху на него дождем посыпались окровавленные куски тел. Рядом шлепнулось что-то большое и тяжелое, едва не ударив его по голове. Паран открыл глаза и тут же закрыл их снова, боясь, как бы его не вытошнило. На земле валялся обрубок туловища — верхняя часть ляжек и половина живота, мокрого и без кишок.
У Парана звенело в ушах. Из носа капала кровь. Болела ушибленная грудь. Чья-то рука ухватила его за плащ и подняла с земли. Это был Молоток. Целитель сунул ему в руки меч:
— Вперед, капитан! Они удирают!
Паран едва слышал его слова — звон в ушах еще не прошел. Разум отказывался верить тому, что видели глаза. Саперы не обманули. Они и впрямь проложили коридор к Северным воротам. Проход сквозь человеческие тела. Шатаясь, Паран сделал несколько шагов и остановился. Память увлекала его назад, в туннель времени. На ту дорогу в Итко-Кане.
За долгие недели пути сюда Паран часто думал о мести. Ему хотелось оказаться в самой гуще сражения и наконец-то выплеснуть из себя все, что до сих пор не находило выхода и терзало его изнутри. Но сейчас… Любая душа, в которой осталась хоть капля человечности, не могла не содрогнуться от жестокости приговора, каким бы справедливым он поначалу ни казался… Побелевшие лица живых. Мертвецы, скрючившиеся в неестественных позах. Сломанные жизни. Опьянения одержанной победой не было. Вместо него сразу же наступило тяжкое похмелье, когда все представления о справедливости и несправедливости размылись, утратили
Уцелевшие тенескарии опрометью бежали прочь. Саперы бросили для острастки еще несколько «шрапнелей».
Итак, сжигатели мостов возвестили врагам о своем появлении.
«А ведь по жестокости мы, пожалуй, ничем не уступаем тенескариям», — подумалось Парану.
Ворота никто не охранял, однако темнеющий проем заставил бегущих малазанцев остановиться. Арбалетчики спешно перезарядили оружие. По другую сторону их могло ожидать все, что угодно.
Ходок переругивался с Колотуном. Слух вернулся; Паран слышал каждое слово, но смысла их ссоры не понимал. Разозлившись, баргаст уже хотел что есть силы толкнуть тщедушного сапера, но тут очень вовремя вмешался Штырь и напомнил про мешок, полный «морантских гостинцев».
— Мы так и будем здесь стоять? — спросил капитан у баргаста.
— Зачем же стоять? Проход свободен. Идем дальше, не поднимая шума.
— Куда именно? — спросил Мураш.
— К Невольничьей крепости.
— А это чё такое? — допытывался сержант.
— Светящаяся цитадель. Понял, идиот тупоголовый?
Сжигатели мостов осторожно миновали арку и проскользнули на территорию Капастана. На сей раз все предосторожности оказались напрасными. Опасаться здесь было некого. Но малазанцы все равно остановились. В свете догорающих костров их взорам открылся новый кошмар.
Произошедшее здесь язык не поворачивался назвать ни сражением, ни битвой. Это была самая настоящая бойня, где людей забивали, как скот, а потом торопливо пожирали. Ноги по щиколотку утопали в костях — обгоревших или обглоданных, с ошметками мяса. Судя по внешнему виду, примерно две трети убитых были тенескариями.
— Да уж, паннионцы дорого заплатили за вторжение, — сказал Паран.
«Но каковы „Серые мечи“! Вот тебе и наемники!»
— А им людей некуда девать, — усмехнулся Штырь.
— Приди мы на пару дней раньше… — начал Молоток и осекся.
Заканчивать фразу смысла не было. Зачем, когда и так все ясно?
— Что это с тобой, Хватка? — поинтересовался Мураш, заметив, что капрал сама не своя. — Живот болит, что ли?
— Отстань! — привычно огрызнулась женщина. — Ничего у меня не болит, все в порядке.
— Так это и есть Невольничья крепость? — спросил Колотун. — Ишь ты, даже сквозь дым светится.
— Хватит болтать. Идем дальше, — приказал Ходок.
Не теряя бдительности, сжигатели мостов двинулись вслед за баргастом. За площадью, усеянной костями, начиналась широкая улица. Скорее всего, она вела прямо к освещенной башне. Архитектура домов и зданий по обе стороны улицы — по крайней мере, тех, что еще уцелели, — показалась Парану явно даруджийской. Остальной город, насколько он мог судить, глядя на боковые переулки, где все еще бушевали пожары, был выстроен в совершенно ином стиле, чуждом и непривычном. И везде — трупы. Нагромождения тел. А впереди — целые холмы из покойников. На одной лишь этой улице их было не меньше десяти тысяч. Паран заметил, что похожие холмы возвышаются чуть ли не возле каждого дома. Мокрые от дождя, распухшие трупы громоздились возле развалин бедных лачуг, у ворот богатого особняка, возле разграбленных храмов. В незрячих глазах отражались сполохи пламени, и от этого лица казались живыми. То была жуткая иллюзия, этакая пародия на жизнь.