Память льда
Шрифт:
«Да обладай и впрямь древние боги приписываемым им всемогуществом, никто не смог бы противостоять их воле, включая и Увечного Бога. Если весь ход событий был предрешен заранее, значит кто-то уже тогда знал, что Трич угрожает Фэнеру и его нужно вывести из игры. Не насовсем, а на время — до тех пор, пока Первый Герой снова не понадобится. Его смерть тоже была предопределена, дабы в нужный момент он стал Взошедшим.
Стало быть, древним богам была известна вся цепь событий, сделавших Фэнера столь непростительно уязвимым и вытолкнувших его в мир смертных? Одно из двух: либо мы действительно играем
Парану вспомнились трактаты историков, где говорилось о совокупном воздействии поступков отдельных людей на ход мировых событий.
«Взять того же Дукера. Прежде чем стать историком, этот человек успел повоевать и узнать иные стороны жизни, о которых не упоминалось в умозрительных сочинениях кабинетных ученых. Правда, Дукер давно уже впал в немилость. И потом, любого, кто облачается в мантию имперского историка, неизбежно начинают подозревать в сделках с совестью, предвзятости суждений и прочих грехах. Но весь парадокс в том, что Дукер не предавал собственные принципы и не переписывал историю в угоду императрице Ласин… Таково уж проклятие, довлеющее над великими умами. В юности они находят себе идеалы, защищают их, выдерживая длительную осаду, и… выпадают из времени. Меняется эпоха, и идеалы, за которые они были готовы отдать жизнь, уже никого более не волнуют. А престарелые рыцари упрямо продолжают стоять на парапетах своих крепостей… Опять меня унесло в сторону!»
Итак, Парану предстояло стать живой точкой опоры. Роль эта требовала безраздельной веры в свои силы и возможности.
«Боги, вы что, решили посмеяться надо мной? Когда во мне был хотя бы проблеск безраздельной веры? Едва ли не с детства каждая моя мысль была пронизана неуверенностью. Я сомневался буквально во всем. Стоило мне поставить перед собой цель, как я тут же начинал расшатывать ее основы, выискивая недостатки. Многих движет вперед честолюбие, однако я напрочь лишен амбициозных замыслов. Я похож на дерево, вырывающее собственные корни… Неужели у вас не нашлось другой кандидатуры?»
Послышавшийся шорох оборвал размышления капитана. Прищурившись, он заметил в сумраке фигуру баргаста в кольчуге из потускневших монет. Кочевник сидел на корточках между древними лодками.
— Решил еще раз навестить свои святыни? — крикнул ему Паран.
Воин встал. Лицо его было знакомо капитану.
— Если не ошибаюсь, ты — Кафал, брат Хетаны?
— А ты — малазанский капитан?
— У меня есть имя. Меня зовут Ганос Паран.
— Тебя называют «дарующим благословение».
Паран поморщился:
— Этот титул больше подошел бы Итковиану, несокрушимому щиту «Серых мечей».
— А вот и нет, малазанец, — замотал головой Кафал. — Итковиан всего лишь «несущий тяготы». А «дарующий благословение» — это ты.
— По-твоему, если кто и способен облегчить ношу Итковиана, так это… я? Думаешь, мне достаточно всего лишь… благословить его?
«Оказывается, моя роль серьезнее, чем я думал. Я наделен не только властью арбитра, но и способностью
— Я такого не говорил, — огрызнулся Кафал, сверкнув глазами. — Нельзя благословить того, кто не верит в твое право это сделать.
— Точно подмечено. По-моему, такова печальная участь большинства жрецов.
Баргаст сверкнул зубами. Его улыбка показалась Парану зловещей.
«Не нравятся мне все эти разговоры о благословении. Впрочем, как еще должен вести себя Управитель Колоды Драконов? Одних карать, других благословлять. Совсем как государственный судья, выносящий приговоры. Только у моих суждений совсем иная подоплека, никак не связанная с имперскими законами… Есть над чем поломать голову, Ганос».
— Знаешь, Кафал, вот сижу я тут, смотрю на эти полусгнившие челны и никак не могу отделаться от мысли, что в них скрыта какая-то тайна.
Кафал хмыкнул.
— Если я сочту твое хмыканье подтверждением, то ошибусь?
— Нет.
Паран улыбнулся. За эти недели он успел узнать, что баргасты избегали говорить «да», чего бы это ни касалось. Добиться от них утвердительного ответа можно было только окольными способами.
— Может, я тебе здесь мешаю? — спросил он баргаста. — Желаешь, чтобы я ушел?
— Нет. Только трусы оберегают свои секреты. Если хочешь, спускайся сюда. Одну тайну я тебе открою.
Паран поблагодарил за предложение и медленно встал. Взяв фонарь, капитан зажег его и прошел к краю ямы. Затем так же осторожно, чтобы не потревожить успокоившиеся внутренности, он спустился вниз, очутившись рядом с Кафалом.
Баргаст провел правой рукой по резному носу челна. Паран присмотрелся к рисункам и письменам:
— Картины морских сражений. Искусно вырезаны.
— Я позвал тебя не картинки разглядывать, — буркнул Кафал. — Те, кто строил суда, были очень искусны в своем ремесле. Они сумели так подогнать отдельные куски друг к другу, что лодка кажется выдолбленной из цельного ствола. Ну как, Ганос Паран, можешь разглядеть следы сочленений?
Капитан склонился над лодкой.
— С трудом, — признался он. — И то лишь по отломившимся кусочкам резной панели. Вот здесь, например.
— Верно. А теперь я покажу тебе то, что обещал.
Кафал отстегнул охотничий нож с широким лезвием. Он осторожно подсунул его конец под нижнюю кромку накладной панели и слегка качнул ее взад-вперед. Панель отскочила и упала. Под нею скрывалось продолговатое углубление. Убрав нож на место, Кафал сунул руку в полость и достал оттуда… меч.
Узкое, с голубоватой кромкой лезвие меча не было обоюдоострым. Свет факелов переливался на его поверхности, отчего она казалась мокрой.
«По длине почти как шпага», — пришло на ум Парану.
Рукоятка была плотно обмотана звериными жилами и окружена черной восьмигранной гардой. Трудно сказать, сколько веков оружие пролежало в этом хранилище без смазки и ножен, однако время не оставило на нем ни единого следа.
— В мече сокрыта магия? — спросил Паран.
— Нет, — ответил Кафал, обхватывая рукоятку обеими руками. — В те давние времена наш народ умел идеальным образом сочетать терпение и мастерство. Оружие, которое мы тогда ковали, не знало равных себе. Да и сейчас ничего подобного не найти.