Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Мегвин смотрела на седой затылок Краобана. Старик снова был прав, но принцесса не знала, что ей нравится больше — легенды, которые рассказывают о ней простые люди, или та правда, которая была известна немногим.
— Что мне предстоит сделать сегодня? — спросила она старика.
— Ничего особенного. Дома Ирб и Леч просят разрешить их спор. — Старик был советником короля еще во времена правления деда Мегвин и прекрасно разбирался в тонкостях отношений между благородными домами Эрнистира. — Обе семьи претендуют на владение лесом. Некогда ваш отец утвердил равенство обоих домов и начертил карты владений Ирбов и Лечей, чтобы навсегда прекратить
— Чего же они хотят от меня?
Краобан нахмурился:
— Я думал, вы догадаетесь. Теперь они грызутся из-за пещер. «Это мое, а это твое», «Нет, это мое, мое!» Они грызутся и препираются, как свиньи из-за последнего желудя, как будто сейчас, когда Скали подступает все ближе, у нас нет других дел.
Мегвин передалось раздражение Краобана.
— Это омерзительно!
— И я не мог бы подобрать лучшего слова, — бросил старик, не оборачиваясь.
Конечно, ни Лечи, ни Ирбы не были довольны решением Мегвин. Как и говорил Краобан, спор их оказался мелким и незначительным. Один из выходов на поверхность был выкопан и расширен силами обоих семейств и с помощью менее благородных людей, населявших окрестные пещеры. Теперь каждый из враждующих домов считал новый туннель своей собственностью и требовал от остальных плату за пользование им. Это требование настолько возмутило Мегвин, что она объявила: каждый, от кого она услышит нечто подобное, будет сброшен с самой высокой вершины Грианспога. Недовольные семейства на время забыли о своей вражде, объединившись против неугодной им принцессы, и просили мачеху Мегвин Инавен быть судьей вместо нее, потому что принцесса была якобы не только дочерью короля Лута, но и его тайной женой. Принцесса засмеялась и громко назвала их болванами. Зрители, которых набралось довольно много, радостно приветствовали это заявление, поскольку ни Ирбы, ни Лечи особым уважением у народа не пользовались.
После короткого перерыва последовала новая тяжба. Мегвин неожиданно для себя заметила, что очень увлеклась, хотя сущность многих споров и нагоняла на нее тоску. За последние несколько недель она почувствовала, как изменилось отношение подданных: теперь они куда больше уважали ее, чувствуя готовность принцессы вслушиваться, понимать и быть справедливой. Глядя на усталых, измученных войной людей, Мегвин все сильнее ощущала великую любовь к ним. Может быть, этой любовью она пыталась заглушить в себе непроходящую тоску по графу Эолейру.
Вечером, уже засыпая, Мегвин вдруг почувствовала, что погружается в темноту, в холодную мрачную бездну, еще более глубокую, чем та пещера, в которой она спала. Сначала она решила, что произошло землетрясение и земля разверзлась под ней, потом подумала, что это всего лишь сон, и только спустя некоторое время поняла — то, что с ней происходит, куда реальнее любого сна и куда фантастичнее любого землетрясения. Нечто подобное испытывала она, когда спала в прекрасном подземном городе.
Пока эти нелепые мысли, подобно стае испуганных летучих мышей, проносились в голове Мегвин, в окружающем ее мраке появились яркие вспышки желтого света. Они напоминали светлячков или бабочек, а иногда казались похожими на горящие в отдалении факелы. Огни вились спиралью, застывая замысловатыми узорами, словно дым чьей-то гигантской трубки.
Тогда раздался решительный, властный голос:
— Поднимайся! Ступай на вершину! Час пробил.
Вдруг она оказалась в окружении прекрасных неземных существ,
— Час пробил, — повторил голос, вернее, множество голосов. — Ступай на вершину.
С этими словами видение растаяло, растворившись в темноте.
Мегвин проснулась. Огни едва мерцали. Где-то рядом сонно бормотали спящие люди. Она так крепко сжимала в руке камень Джисфидри, что на ладони остался красный след.
Боги! Они опять звали ее, и на этот раз их зов был настойчивым. Они сказали: «Час пробил… Вершина…» Это значит, что Эрнистир будет освобожден. Боги чего-то ждут от нее, иначе они не говорили бы с ней так ясно. «Вершина!» — сказала она себе еще раз и надолго задумалась во мраке пещеры.
Убедившись, что граф Аспитис не собирается уходить с палубы, Мириамель подошла к низкой двери и осторожно постучала. Сначала никто не ответил, как будто каюта была пуста, потом раздался тихий голос:
— Кто это стучит?
— Леди Мария. Можно мне войти?
— Заходите.
Ган Итаи сидела на койке у окна и смотрела на волны.
— Простите, что отвлекаю вас…
— Отвлекаешь? От чего? Что за глупости. Дитя мое, сейчас день, и мне совершенно нечего делать. Как же ты могла мне помешать?
— Не знаю… Я только… — Мириамель умолкла, пытаясь собраться с мыслями. Она и сама-то не совсем понимала, зачем пришла сюда. — Мне обязательно нужно поговорить с кем-то, Ган Итаи. Я очень напугана.
Ниски подошла к трехногой табуретке в углу, которая служила ей столом, убрала с нее отполированные морем камни и раковины в сумку и подвинула табуретку к Мириамели.
— Садись. И ничего не бойся, дитя.
Мириамель устало провела рукой по лбу, вспоминая, как много ей хотелось рассказать ниски. Она не знала только, что той уже известно. Похоже, она знает, что на самом деле ее зовут вовсе не леди Мария. Или нет? Пришлось спросить напрямик:
— Вы знаете, кто я?
Ниски улыбнулась:
— Да. Ты леди Мария, благородная леди из Эркинланда.
Мириамель опешила.
— Да? — вырвалось у нее.
Смех ниски шелестел, как сухая трава под порывом ветра.
— А разве нет? Ты многим называла это имя. Но если ты спрашиваешь у Ган Итаи, как тебя зовут на самом деле, то я скажу: зовут тебя Мириамель, и ты дочь Верховного короля.
— Значит, вы знаете!
— Кадрах сказал мне. Да я и сама догадывалась. Однажды я видела твоего отца. Ты похожа на него.
— Я… Вы… — Мириамель совсем растерялась. — Что вы хотите сказать?
— Твой отец встречался на этом корабле с Бенигарисом два года назад. Тогда Бенигарис был только сыном герцога. Это Аспитис устраивал ту встречу. С ними был еще лысый колдун. — Ган Итаи провела рукой по волосам.
— Прейратс. — Ненавистное имя искривило губы Мириамели.
— Да, это был он.
Ган Итаи выпрямилась, вслушиваясь в какие-то далекие звуки, и снова повернулась к гостье:
— Я редко запоминаю имена тех, кто бывает на этом судне, но тогда Аспитис назвал мне всех своих гостей, как мои дети повторяют скучный, но хорошо выученный урок.