Пан Володыёвский
Шрифт:
— Молодец! — сказал маленький рыцарь.
Она только взглянула на него и, раздувая ноздри, шепнула:
— Скоро мы ударим?
— Еще рано! — ответил пан Михал.
А те мчались, мчались, как заяц, чующий за спиною собак. Вот уже не более полуверсты отделяет их от кустарника, уже видны вытянутые вперед конские морды с прижатыми ушами, а над ними скуластые лица, словно приросшие к гривам. Они все ближе и ближе… Слышно, как храпят бахматы; судя по оскаленным пастям и выпученным глазам, у них дух захватывает от бешеной скачки… Володыёвский дает знак, и частокол казацких пищалей наклоняется навстречу врагу.
— Огонь!
Грохот, дым — и точно вихрь разметал кучу мякины.
В мгновение ока ватага с воплем
Но тут из гущи зарослей выскакивает маленький рыцарь, а одновременно подкомориева хоругвь и татары Меллеховича, замыкая кольцо, заставляют рассыпавшихся было вражеских всадников снова сбиться в кучу. Тщетно ордынцы поодиночке ищут лазейку, напрасно мечутся, кидаются вправо, влево, вперед, назад — круг уже сомкнут, отчего и они невольно смыкаются все теснее, а вот и подоспевшие хоругви налетают на них, и начинается страшная сеча.
Разбойники поняли, что живым из этого ада уйдет лишь тот, кто пробьется, и, каждый на свой страх и риск, стали защищаться с отчаянием и яростью. Но хоругви обрушились на них с такой неистовой мощью, что в первую же минуту трупы густо усеяли поле.
Солдаты, тесня врага, давили его лошадьми, рубили и кололи с той страшной, беспощадною силой, какой обладают лишь бойцы, для которых война — ремесло. Над бурлящим людским скопищем раздавались звуки ударов, подобные звону цепов, быстро и дружно молотящих на току зерно. Ордынцев били не глядя: по затылкам, по спинам и головам, по рукам, если они пытались прикрыться руками, — били со всех сторон, без устали, без пощады, не зная меры и жалости. И они тоже разили противников кто чем мог: киджарами, саблями, тот кистенем, этот — конской челюстью. Лошади их, отступая внутрь круга, оседали на зады либо валились навзничь. Иные, кусаясь и визжа, брыкались, вызывая в общей толчее неописуемую сумятицу. Схватка началась в молчании, но вскоре вой вырвался изо всех татарских грудей: противник превосходил ордынцев числом, вооружением, сноровкой. Понятно стало, что спасения нет, что не только с добычею, но и живым навряд ли кто уйдет. Солдаты, постепенно распаляясь, наносили все более сокрушительные удары. Кое-кто из разбойников, соскочив с кульбак, пытался проскользнуть между ногами скакунов. Этих топтали копытами, а порою солдат, обернувшись, сверху саблей пронзал беглеца; некоторые бросались наземь, рассчитывая, что, когда хоругви продвинутся к центру, они окажутся у них за спиной и, быть может, сумеют спастись бегством.
Толпа внутри круга заметней редела — с каждой минутою людей и лошадей убывало. Видя это, Азба-бей кое-как выстроил клином оставшихся в живых и, собрав все силы, попытался врезаться в ряды казаков Мотовило, чтобы любой ценою разорвать кольцо.
Но казаки отбросили их назад, и резня сделалась еще страшнее. А тут неистовый Меллехович надвое расколол толпу ордынцев навалился на тех, что бились с казаками, предоставив расправляться с остальными двум рыцарским хоругвям.
Правда, воспользовавшись этим, часть разбойников вырвалась в открытое поле и, словно сухая листва, разлетелась по равнине, но солдаты из задних рядов, которые из-за тесноты не могли принять участия в схватке, немедля — по двое, по трое, а то и по одному — пустились за ними вдогонку. Те же ордынцы, что не сумели ускользнуть, падали под ударами мечей, несмотря на отчаянное сопротивление, и устилали телами землю, точно срезанные колосья ниву, на которую с двух сторон вступили жнецы.
Бася ринулась в бой вместе с казаками, что-то крича для бодрости тоненьким голосочком: в первую минуту у нее слегка потемнело в глазах — от быстрой скачки и ужасного волненья. Приблизясь к врагу, она сперва увидела перед собой лишь подвижную, колышущуюся темную массу, и ее охватило непреодолимое желание крепко зажмурить глаза. Она, правда, это желание подавила, но все равно сабелькой махала почти что вслепую. Однако так продолжалось
И тут Басиного слуха достиг спокойный голос мужа:
— Хорошо!
Голос этот чрезвычайно ее ободрил, она пискнула еще тоньше и принялась разить врага уже с полным хладнокровием. Вот опять перед нею щерит зубы какая-то страшная скуластая физиономия с приплюснутым носом; раз — и нет ее… А вон рука заносит кистень; раз — и нету руки; на глаза попадается чья-то спина в тулупе — ткнуть в нее саблей; и вот уже Бася сыплет ударами направо, налево, перед собою, и что ни удар — человек летит наземь, цепляясь за недоуздок и невольно осаживая коня. Басе чудно даже, что это так легко. Но легко ей потому, что с одного боку, стремя в стремя с нею, идет маленький рыцарь, а с другого — Мотовило. Первый глаз не спускает со своей любимой — и то смахнет седока с коня, как пламя со свечи, то концом сабли, почти и не замахнувшись, отсечет руку вместе с оружьем, а порой просунет клинок между Басей и неприятелем, и вражья сабля внезапно взовьется кверху, словно крылатая птица.
Мотовило, воин флегматичного склада, охранял отважную воительницу с другой стороны. И, подобно усердному садовнику, который, проходя меж деревьев, то срежет, то обломит сухую ветку, одного за другим сбрасывал всадников на обагренную кровью землю, сохраняя такое спокойствие и невозмутимость, словно, сражаясь, думал о чем-то своем. Оба знали, когда можно позволить Басе самой нанести удар, а когда надлежит ее опередить или заслонить.
Издали за Басей присматривал еще один рыцарь, непревзойденный лучник, который, намеренно держась в стороне, ежеминутно приставлял стрелу пяткой к тетиве и отправлял не знающего промаха посланца смерти в самую гущу боя.
Скоро, однако, толчея сделалась такая, что Володыёвский велел Басе вместе с несколькими людьми выбираться из этого водоворота, тем более что полудикие кони ордынцев стали взбрыкивать и кусаться. Бася незамедлительно исполнила приказание: хоть она и была полна воодушевления и храброе ее сердце рвалось в бой, женская натура начала сказываться; несмотря на возбуждение, Басе не по себе стало от этой резни, крови, от хрипа умирающих, воя, стонов, висящих в воздухе, пропитанном запахом сукровицы и пота.
Потихоньку пятясь на своей лошади, Бася вскоре оказалась вне пределов круга, в котором кипело сраженье, а пан Михал и Мотовило, избавившись от необходимости ее охранять, наконец позволили разгуляться удалым своим солдатским душам.
Между тем Мушальский, стоявший прежде поодаль, приблизился к Басе.
— Сударыня-благодетельница, да ты как настоящий рыцарь сражалась, — сказал он. — Кто несведущий мог бы подумать, Михаил Архангел сошел с небес и плечом к плечу с казаками громит вражье племя… Великая для бандитов честь гибнуть от такой ручки, которую, воспользовавшись случаем, попрошу дозволения поцеловать.
С этими словами Мушальский взял Басину руку и прижался к ней своими усищами.
— Ты видел, сударь? Я вправду хорошо держалась? — спросила Бася, жадно ловя воздух раскрытым ртом и раздувающимися ноздрями.
— И кошка бы крысам такого не задала жару. Ей-богу, просто душа радовалась! А что поле битвы покинула, это ты, сударыня, правильно поступила — под конец самые осечки-то и случаются.
— Так мне муж приказал, а я перед отъездом обещала беспрекословно его слушаться.
— Может, лук мой еще понадобится? Нет! Он теперь ни к чему, пора браться за саблю. А вон и еще трое наших едут — верно, пан полковник прислал охранять супругу. А не то бы я прислал… впрочем, кланяюсь в ножки; там уже конец виден, надобно мне поторопиться.