Панна Мэри
Шрифт:
И он прочел холодный, спокойный ответ: «Ничего».
III
«Мало владеть миллионами и быть красивой», — повторяла Мэри, ходя взад и вперед по будуару m-me Лудзкой и любуясь по временам своей наружностью и своим нарядом в зеркале. — «Этого мало. Такая девушка, как я, имеет, право, все… Да, да, Мэри, ты должна сделать карьеру. Графиня Мэри!» — Она наклонилась перед зеркалом… Княгиня Мэри!..
Она еще ниже поклонилась и покраснела.
Кровь залила ее щеки… Она смутилась,
«Княгиня Мэри», — шепнула она, глядя в зеркало, и еще раз низко поклонилась.
— Княгиня Мэри!..
Она покровительственно кивнула головой.
— Madame la princesse Mery…
— Madame la duchesse… Ведь выйти замуж можно не только в Польше…
«Но, нет, нет, непременно в Польше за поляка», — подумала она…
— О, Мэри Гнезненская не увезла бы своих миллионов за границу… Мэри Гнезненская отдаст свою руку только поляку!.. Да, только бы удалось! Княгиня Траутмансдорф, княгиня du Медина-Сидония Колонне…
Можно позволить себе всякие желания, всякие требования и мечты, если ты так красива, так дивно красива, так умна… И быть при этом единственной дочерью Гнезненских…
Смешна эта m-lle Лименраух со своими 400 тыс. приданого… Ведь у меня 11 миллионов. С такими деньгами и в Европе многое сделаешь, а у нас — все. Впрочем — папа все больше и больше увеличивает капитал, а мне всего 19 лет. Ранее 22 лет я замуж не выйду; за это время папа дойдет до 12 миллионов, может быть, до 14, а может быть, и до 20!
Ведь папа гениален в делах, а я его родная дочь!..
И она снова поклонилась себе в зеркало…
— И я буду гениальной в моих делах.
Она опять поклонилась.
— Мэри, ты должна сделать карьеру… Помни же это! — сказала она громко и погрозила себе пальцем.
Но лицо ее омрачилось.
Почему же папа не старается получить титул барона?
Ведь это не так трудно. Он говорит, что титул сделал бы его смешным в Варшлве, где каждый помнит его дедушку Гавриила Гнезненского, шерстяного и хлебного маклера. Да он, кажется, назывался даже Гнезновер, ей это сказала однажды Герсылка Вассеркранц в припадке злобы.
…Ах! Эти Вассеркранцы, Лименраухи, Моргенштейны. Хорошо еще, что в нашей семье нет ни Пистолетов, ни Медниц. Эсвирь Медница… Я сама видела такую вывеску за Железной Брамой [1] .
Мэри прочла это раз в своем альбоме, но это писал кто-то таким измененным почерком, что она не могла догадаться.
…Я как роза саронская и лилия долин.
Кипит, бушует во мне жизнь… Красота моя ослепляет.
Таковы, верно, были женщины наши, когда евреи покоряли Азию…
1
Предместье Варшавы, населенное евреями.
Брр… Евреи!..
…Я как роза саронская…
Вся я
Она рассмеялась. Глаза ее остановились ка губах. Перестала смеяться.
Эти губы — причина ее вечных тревог!
Не потому, чтобы они были некрасивы — рисунок их безукоризнен, они алые, прелестные… Но губы беспокоили ее — они выражали что-то… чего сама Мэри не могла ни назвать, ни определить.
— Если я погибну, — сказала она своей двоюродной сестре Герсылке Вассеркранц, — то меня погубят мои губы — увидишь…
Она чувствовала, что владеет собой; своими взглядами, своим голосом, движениями, даже мыслью, сердцем — этому ее выучили, и она сама воспитала это в себе.
Но в губах ее было что-то, что было выше ее сил, ее воли. И она знала, что их ей не покорить.
— Что это такое? — думала Мэри иногда.
Между тем, все впечатления отражались сначала на ее губах.
Прислушиваясь к музыке, которую она предпочитала всем другим искусствам и которая действительно трогала ее, Мэри чувствовала, что все звуки касаются ее губ раньше, чем слуха.
При декламации или пении слова и звуки голоса точно ласкали и нежили ее губы… Если же кто-нибудь ей нравился, губы ее ощущали странное чувство.
Губы мои созданы для поцелуев, но страшны для того, кто целует их, и страшны для меня. Губы мои, как я вас боюсь!.. Созданы для поцелуев…
Какое то бессилие овладело ею, какая то истома…
— Созданы для поцелуев… — повторяла она полушепотом, — мне кажется, что я не страстна, а… похотлива (так это называет Герсылка). Впрочем, Герсылка слишком много знает и страшно испорчена… она безусловно развращает меня.
— Роза саронская…
Пройдясь немного по комнате, она снова остановилась перед зеркалом.
— Да, да! — шепнула она. — Я должна покорить мир. Пусть мой жизненный путь будет сплошным триумфом. Раз я не могу быть еврейской Венерой в храме Соломона, то я, по крайней мере, должна добыть ценой моей пляски голову Иоанна Крестителя, подобно Саломее…
«Sie tanzt mih rasend. Ich werde toll! Sprich Weib was ich dir geben soll? Sie l"achelt! Hedela! Trabanten, L"aufer! Man schlage ab das Haupt dem T"aufer»!— Да, да, весь мир в руках смельчаков. И его можно закружить до безумия! И безумен будет он от моей пляски!
«Hedela! Trabenten, L"aufer! Man schlage ab das Haupt dem T"aufer!..»Она топнула ногой…
— Bce — мое! Все — для меня! Я так хочу!
С расширенными ноздрями и полуоткрытыми губами, за которыми блистали зубы, Мэри стояла, смотря в зеркало и наслаждаясь своим великим, страшным могуществом. Царская красота, редкий ум, чарующая прелесть и талантливость…