ПАПАПА (Современная китайская проза)
Шрифт:
Раздавался громкий хохот. А парень, на которого он таращил глаза, краснел, сердился, ругался и тряс кулаком у него перед носом. А то мог и щёлкнуть его по тыквообразной голове.
Иногда парни подшучивали друг над другом. Тогда кто-нибудь из них подходил к Бинцзаю и, смеясь, тащил его за собой, а затем, указывая на приятеля, кричал: «Зови „папа“, быстро зови, „папа“!» Увидев, что Бинцзай сомневается, ему совали в руку кусок батата или жареный каштан. После того как он проделывал всё, что от него требовали, раздавался взрыв хохота, а Бинцзаю, как правило, доставалась затрещина или щелчок. Если же в ответ он возмущённо кричал «…мама», то на него обрушивался шквал ударов, так что голова и лицо огнём горели от боли.
И хотя два слова имели разный смысл, результат для Бинцзая всегда был одинаков.
Он начинал плакать: это он умел.
Прибегала мать и с недовольным видом уводила его, но иногда не ограничивалась этим, а разражалась яростной бранью и,
Она была не из здешних мест — приехала в горы, потому что вышла замуж за местного, и её акцент казался странным и даже немного смешным. Ругаясь, она никогда не произносила лишь одно проклятие — «несчастливая птица» (говорят, это означает «не иметь потомства»). Обычно парни не спорили с ней и, посмеявшись, расходились.
Ругань, плач, плач и снова ругань — дни проходили в трудах и заботах. Вот уже парни один за другим отпустили бороды, и спины их постепенно согнулись, а следующий выводок сопливой детворы превратился в юношей. Только Бинцзай всё так же был ростом не выше заплечной корзины и по-прежнему носил цветные штанишки с разрезом. Мать всё время твердила, что ему только тринадцать лет, она повторяла это уже много лет, но достаточно было взглянуть на Бинцзая, чтобы понять, что это не так: он постарел, на лбу появились морщины.
Частенько, заперев вечером двери, мать устраивалась у очага, сажала сына к себе на колени и тихо разговаривала с ним. Медленно раскачиваясь на бамбуковом стуле, она говорила с теми же интонациями, с какими все матери говорят со своими детьми: «И какой же прок от тебя, сынок? Ты же непослушный, ничему-то тебя не научишь, ешь ты много, а всё без пользы. Кормлю я тебя, лучше бы уж собаку кормила, собака хоть дом сторожит. Уж лучше бы я свинью кормила, свинью можно зарезать и будет мясо. Ха-ха-ха! Какая от тебя, дурачка, польза, ну никакой пользы нет. Вот вырастет у тебя петушок, какая невестка согласится к нам в дом войти?»
Бинцзай, глядя на мать, которая в эти минуты была очень похожа на настоящую мать, на блеск её стеклянных, как у мёртвой рыбы, глаз, на то, как она облизывала губы, находил монотонное дребезжание её голоса слишком скучным и нетерпеливо возражал: «…мама».
Мать привыкла к этому, не обращала внимания и лишь медленно раскачивалась взад и вперёд на бамбуковом стуле, который поскрипывал в такт её голосу.
— Когда найдёшь себе жену, будешь заботиться о маме?
— …мама.
— А когда у тебя родятся дети, будешь помнить о маме?
— …мама.
— А когда станешь чиновником, будешь меня обзывать последними словами?
— …мама.
— Ишь, как ты ловко ругаешься!
Мать Бинцзая громко и радостно смеялась. Для неё такие разговоры, когда заперты двери и никто не мешает, были наслаждением, которого никто не отнимет.
II
Деревня располагалась высоко в горах, над белыми облаками, и часто, выйдя из дома, вы ступали прямо в облака. Стоило тронуться с места — и облака расступались впереди, но тут же смыкались за спиной, так что вас всегда окружало их безбрежное море и вы будто плыли по нему на маленьком сиротливом островке, с которого нельзя сойти. Но на маленьком островке было совсем не одиноко. На деревьях иногда сидели птицы-броненосцы, облачённые в панцирь из перьев. Они были чёрными, как уголь, величиной с большой палец, кричали громко, со звоном металла в голосе — само время, казалось, было не властно над ними. То заметишь огромную, похожую на открытую книгу, тень в облаках: вроде орёл, а присмотришься — бабочка; вроде серо-чёрная, а приглядишься и увидишь на крыльях смутные — то ли есть, то ли нет — зелёные, жёлтые, оранжевые разводы, похожие на непонятные иероглифы.
Прохожие смотрели, да не видели; они торопились по своим делам и не испытывали ко всему этому ни малейшего интереса. Если случалось заблудиться в облаках, они спешили помочиться и выругаться: «…мама!» (мол, чёрт попутал — чур меня!).
Белые облака набухали горячей влагой, а чем это грозило тем, кто был под облаками, жителей деревни, похоже, нисколько не волновало. В эпохи Цинь [3] и Хань [4] эта территория была в руках местных правителей, а потом их лишили власти и передали её китайским чиновникам… Всё это рассказывали приезжавшие в горы торговцы кожей и перекупщики опиума. Но разговоры разговорами, а в деревне по-прежнему полагались только на себя — как
3
Цинь — китайская династия (221–207 до н. э.).
4
Хань — китайская династия (206 до н. э. — 220 н. э.).
Хлеб-то в деревне был, но случалась и лихорадка, которой заражались от змей и насекомых. Змей на горе водилось множество — и толстых, как бочки, и тонких, как бамбуковые палочки для еды. Частенько они мелькали в зарослях придорожной травы и обжигали ничего не подозревающего торговца хлёстким ударом чёрной плети. Все знают, что змея сластолюбива: посади её в клетку, так при виде женщины она начнёт ползать вверх и вниз, пока совсем не лишится сил. Заполучить желчный пузырь [5] змеи нелегко: бьёшь змею по голове — желчный пузырь перемещается к хвосту, бьёшь по хвосту — перемещается к голове. А промедлишь — желчный пузырь превратится в воду, и тогда не будет от него никакой пользы. Поэтому деревенские мастерили из травы женскую фигурку, раскрашивали и приманивали ею змею, а когда та обвивала «жертву», вспарывали змее брюхо и вынимали желчный пузырь; змея в радостном возбуждении не успевала ничего почувствовать. А ещё водились там животворящие насекомые, от укуса которых глаза у заражённых становились зелёно-жёлтыми, а пальцы — чёрными. Когда они ели сырое, то не чувствовали, что едят сырое, когда ели горькое — не чувствовали горечи; съедят рыбу — и в животе у них заведётся живая рыба, съедят курицу — заведётся живая курица. Чтобы исцелиться, надо было зарезать белого быка, выпить его свежую кровь, а перед тем, как выпить, прокричать три раза петухом.
5
Желчный пузырь в Китае — символ храбрости.
Жизнь людей, конечно, прямо зависела от леса, которым густо поросли склоны. Когда в горах шёл снег, от смерти спасал только огонь в очаге. Огромные деревья не рубили на дрова, их вставляли одним концом в печь и постепенно сжигали до конца. Здесь росли знаменитые китайские лавры, стволы которых были высокими, прямыми, ветки начинались на высоте нескольких чжанов, [6] а то и нескольких десятков чжанов от земли.
В старину сюда часто наведывались чиновники, они заставляли рубить деревья и отправлять их в центр, чтобы потом делать из них балки и колонны для дворцов и тем самым укреплять могущество власти. Деревенские же предпочитали связывать ценные брёвна в плоты и сплавляться на них в далёкие Чэньчжоу и Юэчжоу. Жители низовий реки — «нижние», как было принято их называть в горах, — эти плоты разбирали, а из древесины делали резные наличники на окна или шкатулки для женских украшений. Там, внизу, китайский лавр ценили и называли ароматным махилом. Но покидать горы было опасно. Столкнёшься с язычниками — теми, что почитают дух зерна, — можешь лишиться головы, а встретишься с грабителями — плот зацепят багром и отнимут кошелёк. Ещё были женщины, которые с помощью петушиной крови ловили разных ядовитых насекомых, сушили их, затем растирали в порошок и прятали его под ногтями. Улучив момент, когда ты отвлечёшься, они потихоньку подсыпали порошок в чай: глоток — и тебе конец. Это называлось «пустить в ход колдовские чары». По слухам, отравительницы занимались таким ремеслом, чтобы продлить себе жизнь. Даже молодые и сильные не осмеливались без особой нужды покидать горы, а покинув, не смели, когда захочется, выпить воды, и лишь увидев в водоёме живую рыбу, решались зачерпнуть и сделать несколько глотков. Однажды двое легко одетых парней спрятались в пещере от ветра и холода. Вглубь они продвигались на ощупь и обнаружили на дне пещеры кучу человеческих костей, а на стенах высеченные узоры — не разберёшь, то ли птицы и звери, то ли географические карты, то ли головастиковое письмо. [7] Много в горах непонятного, что ни говори. Кто знает, что всё это значит?
6
Чжан — мера длины, равная 3,33 метра.
7
Головастиковое письмо — один из стилей написания иероглифов.
Длинные стволы нелегко было перевозить через горное ущелье, поэтому деревья по большей части невозможно было пустить в дело. Могучие великаны вздымались над горными кручами, никому не нужные, и тихо умирали, напрасно израсходовав силы в борьбе за место под солнцем и глоток моросящего дождя. Год от года слой гниющих веток и листьев становился всё толще. Из-под ног сочилась чёрная пузырящаяся жижа. Густой гнилостный запах, казалось, исходил даже от рыка диких кабанов, веками живших в этих горах.